Федор ЧЕШКО
ПРОРОК


А дождь все шел и шел. Третий день небо осыпалось на землю тусклыми
каплями, а земля дышала навстречу седыми промозглыми туманами, и между
серым небом и серой землей цепенели черные мокрые деревья, не имеющие ни
корней, утонувших в тумане, ни вершин, утонувших в тучах... Лес замирал. И
только ржавые жесткие листья неторопливо падали между черными стволами -
вниз, вниз, вниз...
Он втянул голову в плечи и расслаблено полуприкрыл веки. Ему было
хорошо и спокойно - просто смотреть вниз, как плавно струится серая пелена
тумана, как туман дышит, то отступая, то снова растворяя в себе верхушки
сухих трав. Под монотонный ропот дождевых капель, под шорох проплывающих
мимо листьев, - просто смотреть. Без мыслей, без желаний. Без тревог...
Без тревог? Это лес. Лес не может избавиться от тревог. Даже сейчас -
на пороге осеннего сна. И откуда-то снизу, из замешанной на тумане
путаницы корявых кустов, нет-нет, да и накатит давящей волной чья-то боль
и злоба, чье-то нетерпеливое мстительное ожидание. Там кто-то умирает,
мечтая успеть выместить свою боль на тех, кто ее причинил. Это лес.
Без желаний и мыслей? И это неправда. Желания ни на минуту не
отпускали его. Просто он настолько свыкся с их тиранией, что перестал ее
замечать. Желание есть, желание спать. Желание дышать. И желание мыслить,
- самое сильное из всех. Непобедимое желание. Безжалостное.
Да, он мыслил. Но нам мысли его показались бы смутными и бессвязными.
Не потому, что мы более разумны. Не потому, что более разумен он. Потому,
что разум его совсем иной, чем наш. И для него наши мысли так же
непостижимы, как и его - для нас.
Попробуйте мысленно описать дерево. Но не дерево вообще, а именно это
- с присущим только ему прихотливым узором ветвей, с желудем, застрявшим в
развилке (с именно этим желудем в именно в этой развилке), с бабочкой,
уснувшей в трещине коры. С многими сотнями ему одному присущих признаков.
Попробуйте.
И вы убедитесь, как много, непростительно много времени отнимает у
вас это занятие. Если вы вообще сумеете довести его до конца.
А он - он мог сделать это в ничтожные доли мгновения. Потому, что
мыслил он не словами, а образами - ярчайшими, скрупулезно точными
картинами реального мира.
И еще он мог вот что: зная о совершившемся событии, - любом, самом
мимолетном, самом незаметном в ряду множеств таких же, отталкиваясь от
него, он мог мгновенно построить цепочку образов в прошлое, или в будущее.
Цепочку событий, предшествовавших или порожденных. И - найти причину. Или
- предсказать следствие. Не многие из людей умеют это. Их называют
пророками.
А дождь все шел и шел. Он наполнял лес дробным бормотанием частых
холодных капель, и это монотонное однообразие звуков усыпляло и
обволакивало сознание. И поэтому он упустил тот миг, когда там, внизу, в
эти ставшие привычными и незаметными звуки вплелись другие - осторожный
шорох крадущихся шагов, сиплое настороженное дыхание... А вот новый запах
он уловил сразу, лишь только тот прорвался сквозь влажную мглу тумана -
запах мокрой кожи и мокрого металла. Запах смерти. Запах людей.

Как ни старайся идти бесшумно, а мокрые ржавые листья при каждом шаге
шуршат и трещат на весь лес. Нет-нет, да и попадет под каблук сучок или
прошлогодний желудь, и от громкого щелчка аж закладывает в ушах. И Палыч,
чья обезноженная туманом фигура маячит впереди и левее, замирает на
секунду и яростно трясет кулаком: нишкни, дурень!
Как Палыч умудряется беззвучно двигаться по этому шуршащему и
трескучему? Как он умудряется не спотыкаться, когда ноги по колено уходят
в вязкий серый туман, и там, в этом тумане то и дело оскальзываются по
невидимому, натыкаясь на невидимое, проваливаются в невидимое...
И как Палыч умудряется в этом тумане, в котором не видно даже
собственных ног, находить следы секача-подранка и идти по ним с
безошибочностью хорошо натасканной собаки?
Надо стараться не думать об этом. Стараться, чтобы не тряслось ружье
в дрожащих от холода и страха руках. Стараться, чтобы меньше шуршало и
трещало под ногами. Стараться, рассмотреть хоть что-нибудь в этой серой
мгле, заливающей землю.
Шаг... Еще шаг...
И вдруг - почти в самое ухо - чуть слышный полушепот-полувыдох
Палыча: "Замри!" И через секунду: "Держи правей меня шагов на десять и не
зевай. Он близко."

Две маленькие двуногие фигурки - нелепые и неуместные в этом
промозглом мокром лесу - двигаются, копошатся там, внизу, по колени в
туманной мгле. Остановились. Сблизились. Стали расходиться. Отсюда,
сверху, они кажутся такими смешными и неуклюжими... Но в их руках влажно
поблескивает смерть. Она мелко дрожит, потому что дрожат их руки. Потому,
что они боятся. Боятся. Но идут. Идут. Но боятся. Как отчетливо веет от
них напряженным ожиданием и страхом! Но - идут.
А оттуда, из кустов, откуда раньше исходили боль и страдание,
накатывается сатанинская злобная радость, яростное ликование: те, кого
ждал тот, умирающий в кустах, пришли раньше, чем смерть. И он успеет.
Что будет дальше? Этот вопрос пророк не задает себе никогда. Он
просто видит. Видит яростный бросок смертельно раненного секача, видит
вспышку запоздалого выстрела, и кровь, хлещущую из человеческой ноги,
распоротой от лодыжки до бедра...
Предупредить? Помешать? Стоит ли? Много раз он пытался спасать людей
от неотвратимых бед.
1 2