— И называется она «уловка двадцать два». «Уловка двадцать два» гласит: «Всякий, кто пытается уклониться от выполнения боевого долга, не является подлинно сумасшедшим».
Да, это была настоящая ловушка. «Уловка двадцать два» разъясняла, что забота о себе самом перед лицом прямой и непосредственной опасности является проявлением здравого смысла. Орр был сумасшедшим, и его можно было освободить от полетов. Единственное, что он должен был для этого сделать, — попросить. Но как только он попросит, его тут же перестанут считать сумасшедшим и заставят снова летать на задания. Орр сумасшедший, раз он продолжает летать. Он был бы нормальным, если бы захотел перестать летать; но если он нормален, он обязан летать. Если он летает, значит, он сумасшедший и, следовательно, летать не должен; но если он не хочет летать, — значит, он здоров и летать обязан. Кристальная ясность этого положения произвела на Йоссариана такое глубокое впечатление, что он многозначительно присвистнул.
— Хитрая штука эта «уловка двадцать два», — заметил он.
— Еще бы! — согласился Дейника.
Йоссариан ясно видел глубочайшую мудрость, таившуюся во всех хитросплетениях этой ловушки. «Уловка двадцать два» поражала воображение, как хорошая модернистская картина. Временами Йоссариан не был даже вполне уверен, осознал ли он смысл уловки во всей ее полноте и глубине, так же, как он не всегда был уверен в действительных достоинствах модернистских картин, и так же, как он не всегда был уверен относительно мушек, которых Орр якобы видел в глазах Эпплби. Йоссариану оставалось лишь верить Орру на слово.
— Есть, есть они у него, это точно, — уверял Орр, после того как Йоссариан подрался с Эпплби в офицерском клубе, — хотя Эпплби, вероятно, даже сам об этом не знает. Из-за этих мушек в глазах он не может видеть вещи такими, как они есть на самом деле.
— Как же он сам о них не знает? — допытывался Йоссариан.
— Потому что у него в глазах мушки, — подчеркнуто терпеливо объяснял Орр. — Как же он может видеть, что в глазах у него мушки, если у него мушки в глазах?
Смысла в атом было столько же, сколько во всем остальном, что говорил Орр, но Йоссариан был готов согласиться с утверждением Орра, не требуя доказательств, потому что Орр, в отличие от Йоссариановой матери, отца, сестры, брата, тетки, дяди, свояка, учителя, духовника, конгрессмена, соседа и газеты, никогда не врал ему в серьезных вопросах. День или два Йоссариан обдумывал про себя сообщенную ему Орром новость, а затем решил, что правильнее всего будет переговорить на эту тему с самим Эпплби.
— Эпплби, у тебя в глазах мушки, — шепнул он самым благожелательным тоном, когда они встретились у входа в парашютный склад в тот день, когда «слетали за молоком» в Парму.
— Что? — резко переспросил Эпплби, смущенный тем, что Йоссариан вообще заговорил с ним.
— У тебя в глазах мушки, — повторил Йоссариан. — Hавернoe, потому ты их и не видишь.
Эпплби отшатнулся от Йоссариана, как от зачумленного Он надулся и молчал, пока не сел в джип рядом с Хэвермейером. По длинной и прямой дороге они ехали в инструкторскую, где офицер по оперативным вопросам майор Дэнби, нервный и суетливый человек, должен был проинструктировать перед полетом всех командиров, бомбардиров и штурманов ведущих самолетов.
Эпплби говорил, понизив голос так, чтобы его не слышали водитель и капитан Блэк, откинувшийся с закрытыми глазами на переднем сиденье джипа.
— Скажи, Хэвермейер, — спросил Эпплби довольно уверенно, — у меня нет… есть мухи в глазах?
Хавермейер насмешливо сощурился.
— Нет ли у тебя муки в глазах? — спросил он.
— Мухи! Есть ли у меня мухи?..
Хэвермейер снова сощурился:
— Мухи?
— Ну да, у меня в глазах?!
— Ты в своем уме? — спросил Хэвермейер.
— Я-то в своем. Это Йоссариан — сумасшедший. Ты мне только скажи, есть у меня в глазах какие-то мушки или нет. Ну давай, я не обижусь. Хэвермейер бросил в рот плитку прессованных земляных орешков и пристально всмотрелся в глаза Эпплби.
— Ничего не вижу, — объявил он. Эпплби вздохнул с облегчением. К губам, подбородку щекам Хэвермейера прилипли ореховые крошки. — У тебя на лице крошки от орехов, — заметил ему Эпплби.
— Лучше крошки на лице. чем мушки в глазах, — отпарировал Хэвермейер.
Летчики-офицеры остальных пяти самолетов каждого звена прибывали на грузовиках, и полчаса спустя начинался разбор задания. Члены экипажей из рядового и сержантского составов на разборе не присутствовали. Их доставляли прямо на летное поле, к машинам, на которых они должны были в этот день лететь, а пока они дожидались своих офицеров в обществе наземного обслуживающего экипажа Потом подкатывал грузовик, и офицеры, распахнув лязгающие дверцы заднего борта, спрыгивали на землю.
Это значило, что пора садиться в самолеты и заводить моторы.
Моторы работали сначала неохотно, с перебоями, затем глаже, но с ленцой, а потом машины тяжело и неуклюже трогались с места и ползли по покрытой галькой земле, как слепые, глупые, уродливые твари, пока не выстраивались гуськом у начала взлетной полосы. Потом машины быстро взлетали одна за другой, со звенящим нарастающим ревом разворачивались над рябью лесных верхушек и кружили над аэродромом с одинаковой скоростью, затем строились в звенья — по шесть машин в каждом — и ложились на заданный курс.
Так начинался первый этап полета к цели, расположенной где-то в северной Италии или во Франции. Машины постепенно набирали высоту и в момент пересечения линии фронта находились на высоте девять тысяч футов. Удивительно, что при этом всегда было ощущение спокойствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168