Поэтому, возможно, – хотя одно противоречит другому, – с ее стороны будет мудро остаться в доме Сети, а с его стороны, для равновесия, – прогнать ее от своих дверей.
– Какое горе? – спросил я, сбитый с толку его туманными рассуждениями, но не получил ответа: Джейбиза и след простыл.
Недалеко от дома, где я остановился, меня задержал другой человек, и при свете луны я увидел устремленные на меня страшные глаза Ки.
– Писец Ана, – сказал он, – на рассвете ты едешь в Мемфис – на два дня раньше, чем ты предполагал.
– Откуда ты знаешь, маг Ки? – спросил я, ибо я никому не говорил об изменении своих планов, даже Бакенхонсу, да и не мог, поскольку принял это решение только после разговора с Джейбизом.
– Я ничего не знаю, Ана, кроме одного – что верный слуга, который услышал то, что сегодня услышал ты, поспешит сообщить об этом своему хозяину, особенно если есть кто-то еще, кому он тоже хотел бы сообщить эти сведения, как говорит Бакенхонсу.
– Бакенхонсу слишком много говорит, что бы он про себя ни думал, – сказал я раздраженно.
– Старики часто болтливы. Ты был сегодня на коронации, не правда ли?
– Да, и если правильно заметил из своего угла, эти еврейские пророки побили тебя в твоем же ремесле, керхеб, что, должно быть, очень тебя раздражает, как и падение Амона в храме.
– Вовсе не раздражает и не раздосадовало, Ана. Если я владею какими-то силами, то могут быть и другие, чьи силы более могущественные, – как я узнал в храме Амона. Почему же я должен этого стыдиться?
– Силы! – ответил я со смехом, ибо нервы мои разошлись в ту ночь. – Почему не сказать точнее – ловкость? Как ты можешь превратить палку в змею, ведь для человека это невозможно?
– Может быть, «ловкость» и более подходящее слово, ибо ловкость означает знание, а не только трюкачество. «Невозможно для человека!» После того что ты видел в храме Амона, ты еще считаешь, что есть что-то невозможное для человека – или для женщины? Может быть, и ты способен на подобное же.
– Зачем ты дразнишь меня, Ки? Я изучаю книги, а не укрощение змей.
Он смотрел на меня со свойственным ему пристальным вниманием, словно читая – не лицо мое, но скрытые мои мысли. Потом, взглянув на кедровую палочку, которую держал в руке, он протянул ее мне со словами:
– Вглядись в это, Ана, и скажи мне, что это?
– Что я, ребенок, – возразил я сердито, – чтобы не узнать жреческого жезла, когда я его вижу?
– Думаю, ты в каком-то смысле ребенок, Ана, – пробормотал он, не отводя своих особенных глаз от моего лица.
И вдруг случилось что-то ужасное. Ибо палочка стала извиваться у меня в руке, и когда я присмотрелся к ней, я понял, что это длинная желтая змея, и я держу ее за хвост. Вскрикнув, я бросил тварь на землю, ибо она уже поворачивала голову, как будто собираясь ужалить меня; и она, извиваясь в пыли, поползла к Ки. Мгновение – и это снова была палочка из желтого кедрового дерева, хотя между мною и Ки остался извилистый змеиный след.
– И не стыдно тебе, Ана, – сказал Ки, подняв палочку, – упрекать меня в трюкачестве, если ты сам не можешь отличить жалкого фокусника от мастера в таком искусстве, как вот это?
Тут меня прорвало; не знаю, что я ему наговорил, помню только, что в конце сказал, что следующим номером он припишет мне, пожалуй, искусство погружать зал в мрак средь бела дня и поражать толпу ужасом.
Внезапно его лицо и тон изменились.
– Оставим шутки, – сказал он, – хотя в данном случае в них и есть определенный смысл. Хочешь взять эту палочку еще раз и наставить ее на луну? Ты отказываешься, и правильно: ни ты ни я не можем заслонить ее лик, Ана, из-за того, что ты по-своему мудр и общаешься с теми, кто еще мудрее, и вы оба были в храме, когда статуя Амона рухнула на пол по воле колдуньи, которая противопоставила свою силу моей и победила меня. Я, великий маг, хочу спросить у тебя, откуда сегодня явилась эта тьма в зале?
– От бога, я думаю, – прошептал я в страхе.
– Я тоже так думаю, Ана. Но скажи – или попроси Мерапи, Луну Израиля, сказать мне – от какого бога? О, говорю тебе, – какая-то ужасная сила грядет на нашу землю, и принц Сети хорошо сделал, что отказался от трона и бежал в Мемфис. Повтори ему это, Ана.
Он повернулся и ушел.
Я благополучно вернулся в Мемфис и рассказал обо всем принцу, который жадно слушал меня. Только один раз им овладело волнение – когда я передал слова Таусерт о том, что она никогда больше не взглянет ему в лицо, если он не обратит его к престолу. Когда он услышал это, глаза его наполнились слезами и, поднявшись, он несколько раз прошелся по комнате.
– Побежденные не должны ожидать милосердия, – сказал он, – и, конечно, Ана, ты считаешь, что с моей стороны глупо печалиться о том, что меня покинули.
– Нет, принц, ибо меня тоже покинула жена, и эта боль до сих пор со мной.
– Не о жене я думаю, Ана. Ведь в сущности, ее высочество мне не жена. Каковы бы ни были древние законы Кемета, разве может быть реальным такой брак, во всяком случае, между ней и мной? Я печалюсь о сестре. Хотя у нас разные матери, все же мы росли вместе и по-своему любим друг друга, хотя для нее удовольствием было командовать мной, а для меня – подчиняться и платить ей шутками. Наверное потому она так и рассердилась, что я вдруг вышел из-под ее власти и поступил по своей воле, из-за чего она потеряла трон.
– Удар был тем сильнее, что выйти замуж за фараона – долг наследницы Египта, освященный самим законом.
– Тогда для нее самое лучшее – выйти за того, кто стал фараоном, отодвинув в сторону его глупую жену. Но этого она никогда не сделает. Аменмеса она всегда ненавидела настолько, что даже избегала встречаться с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82