На стародавний обычай с кинжалом не
бросишься.
Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак
повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник
стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конем, с арканом
в руках, Арзак бежал к Старику.
- Одатис увозят! - закричал он издалека.
Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и
расслышать Арзака не мог.
- Одатис в кибитке царской жены! - крикнул Арзак, подбегая. - Скажи,
что делать? Она не служанка, ее нельзя увозить!
Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в
сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевел
глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, кака на краю пропасти. В глазах
Старика он увидел бездонную пустоту.
- Гнур, - сказала Миррина. Она всегда называла старика по имени. Она
была рядом и все поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина
знала, что вместе с умершим царем в могилу уходят жена, и служанка, и
конюхи с лошадьми. - Гнур, - повторила Миррина громко, словно обращалась к
кому-то, кто находился далеко. - Люди тебя боятся, считают злым. Может
быть, только мне открылись твои великодушие и доброта. Ты подобрал двух
детей, умирающих в канаве. Ты бросил толпе связку медных браслетов и вынес
меня из лужи крови, где я валялась изувеченная, и каждый мог меня бить и
пинать ногами. Тогда ты восстал против обычая, осуждавшего на смерть
бежавшую пленницу. Восстань и теперь.
Гнур, ты мастер, твое сердце способно откликаться не только на звон
металла, но и на стон. Слышишь, как плачет Одатис - девочка, посланная
тебе богами? Иди и спаси ее. Или ты не пойдешь, твое сердце станет как
камень. Орудия смерти ты сможешь ковать, но коня, и оленя, и гибкого барса
- все, в чем солнце, и жизнь, и степь - ты не сделаешь никогда.
Голос Миррины дрожал и звенел, как тонкая медь на ветру.
Старик поднялся.
- Оу! Оу! Царь! Царь!
В кочевье Савлий пробыл недолго. Предводитель едва успел поднести к
его навощенным губам золотой черпачок с дымящейся вкусной похлебкой, и
повозка тронулась в путь. Хвост ползущего следом змея еще удлинился: все
мужчины кочевья присоединились к нему, большинство верхом, некоторые в
кибитках.
- Савлий! Савлий! Царь! Оу-о!
Черные, как ночь без луны, тонконогие кони храпели, пугаясь воплей и
звона. Конюхи не выпускали уздечек из рук. Дрожавших коней приходилось
почти тащить.
- Дозволь говорить, Иданфирс, сын Савлия, внук и правнук царей, -
медленно произнес Старик, поравнявшись с коренастым широкоплечим
всадником, чей серый, мышиного цвета цвета конь вышагивал справа от
вороной четверки.
Сын Савлия, Иданфирс, наследник бескрайних владений и несчитанных
табунов, кольнул акинаком левую руку и, стряхнув каплю крови, скосил
глаза. Он увидел гордое удлиненное лицо с насупившими бровями. От крыльев
тонкого с горбинкой носа шли резко очерченные глубокие складки и
скрывались в негустой бороде, длинными белыми прядями спускавшейся на
грудь.
- Говори, седобородый, если дело твое столь важное, что ты врываешься
с ним в мой плач по отцу.
- Там, в кибитке, с царской женой едет девчонка. Верни мне ее. Я
заплачу выкуп. - Слова падали, словно тяжелые камни в колодец. Старику
нелегко было просить.
Иданфирс усмехнулся.
- Ты предлагаешь золото, седобородый? Боюсь, оно затеряется в моем
дорожном мешке.
- Я расскажу, как делать нетупеющий акинак.
Так вот кто шел рядом с серым конем - знаменитый Старик! Первый на
степи мастер. Из-за кинжалов его работы дрались царские сыновья, из-за
колец и браслетов ссорились царские жены. Этот упрямый кузнец не
соглашался раскрыть свою тайну ни за богатства, ни под угрозой смерти.
Теперь он сам предлагал ее в обмен за девчонку, цена которой три медных
колечка.
Иданфирс слегка откинулся назад и поймал цепким взглядом высокую
фигуру с поднятыми плечами и втянутой головой. Поодаль он приметил
рабыню-гречанку и тонкого белобрысого мальчонку, должно быть внука гордого
кузнеца.
- Храни свою тайну, Старик, - Иданфирс принял прежнее положение. -
Над мертвыми у меня нет власти. Служанка супруги Савлия пойдет вместе со
всеми, как должно.
- Она не служанка! - закричала рабыня.
Иданфирс услышал несколько быстрых слов, сказанных ею мальчонке, тот
что-то ответил, и все трое, вместе со Стариком, остались позади.
- Она не служанка! - Миррина бросилась к Гунде, сидевшей в проеме
кибитки. - Царица, смилуйся, вспомни, Одатис тебе не прислуживала. Ты
забрала ее в царский стан, чтобы послушать песни, которые она пела на
незнакомом тебе языке. Этим песням я ее научила, да не в добрый, знать,
час. Я кормила ее молоком козы и пела, чтобы она не плакала. Слышишь, она
зовет меня.
- Мата, мата! - неслось из кибитки.
Лохмат заливался лаем у самых колес.
- Смилуйся, царица, отпусти дитя. Она знает всего три песни. Я же
спою тебе тридцать три по три. Возьми меня вместо нее. Возьми меня, ты
увидишь, я хорошая песельница.
Голос, звеневший, как тонкая медь на ветру, плач девчонки в кибитке,
лай пса у колес - все это развеселило Гунду. В черных глазах метнулось
недоброе пламя, по губам змеей пробежала улыбка, губы раздвинулись и
крепкий плевок полетел прямо в Миррину.
- Вот тебе мой ответ! - расхохоталась Гунда. На полных щеках
закачались и зазвенели цепочки подвесок.
1 2 3 4 5 6 7 8