Была там и
почти законченная рукопись книги об использовании психоделических
наркотиков.
Вот в ней-то и должен быть ключ к разгадке, решил я.
Еще в Уппсала мы с Карелом часто обсуждали проблемы смерти, границ
человеческого сознания и многое другое. Я даже делал доклад о "Египетской
Книге Мертвых", которая в оригинале называется "Ру ну перт эм хру", что
значит - "Книга движущихся при свете дня". Больше всего меня заинтриговали
символ "ночь души" и все опасности, подстерегающие бесплотный дух во время
ночных странствий в Аментет[5].
Однако Карел упорно советовал мне изучить "Тибетскую Книгу Мертвых",
отличавшуюся от египетской как небо от земли, а затем сравнить их обе. Ныне
любой студент знает, что "Тибетская Книга" является документом буддистов,
религиозная традиция которых не имеет ничего общего с древнеегипетской.
Сравнивать эти две книги мне показалось пустой тратой времени, занятием для
изощренного педанта. Однако Карел добился своего и зажег во мне
определенный интерес к самой "Тибетской Книге", о которой мы проговорили
немало вечеров. В ту пору психоделические наркотики были почти недоступными
- благодаря нашумевшим книгам Олдоса Хаксли об его опыте с мескалином они
стали откровением для наркоманов[6]. Впрочем, мы нашли статью Рене
Домаля[7], где он описывает сходные эксперименты с эфиром. Домаль окунул
носовой платок в эфир, а затем приложил его к носу. Как только он потерял
сознание, его рука опустилась, и он пришел в себя. После этого он попытался
описать собственные видения в состояния эфирного наркоза. Эти записи
страшно заинтересовали нас. Главная мысль Домаля не отличалась от вывода,
сделанного многими мистиками: несмотря на то, что он был "без сознания",
его собственные переживания казались намного реальней опыта обыденной
жизни.
Как бы мы с Карелом ни отличались друг от друга, тут мы пришли к одному
заключению: наша ежедневная жизнь есть нереальность. После этого нетрудно
понять рассказ Чжуанцзы[8] о том, как ему приснилось, что он - бабочка и
чувствует все то, что должна чувствовать бабочка и как, проснувшись, он
вдруг ощущает, что не может определить: кто он - Чжуан-цзы, которому
снится, что он - бабочка или бабочка, которой снится, что она - Чжуан-цзы.
Почти месяц мы с Карелом экспериментировали с сознанием. После
рождественских каникул мы пытались три дня продержаться без сна,
подстегивая себя кофе и сигаретами. В результате мы почувствовали, что
совершили гигантский скачок в познании самих себя. Помнится, я сказал:
"Если бы можно было жить так все время, то исчезла бы надобность в поэзии,
потому что я мог видеть дальше любого поэта". Также мы попробовали эфир и
четыреххлористый углерод, но этот опыт показался уже менее интересным. В
какой-то момент я почувствовал, как резко обострилось мое внутренее зрение
- состояние, которое мы иногда переживаем во сне, но оно было кратким, и я
едва что-либо запомнил. Он эфира разболелась голова, поэтому после двух
попыток я решил бросить это дело. Карел же считал, что его результаты
сходны с домалевскими, правда, с некоторыми отличиями. Помню, как
заинтересовали его маленькие черные точки, которые он увидел в состоянии
наркоза. Впрочем, тяжелые последствия опытов и его заставили бросить их.
Позже, став психологом-экспериментатором, он получил доступ к мескалину и
лизергиновой кислоте[9] и настойчиво советовал мне испробовать их. Но я к
этому времени имел уже другие увлечения, поэтому отказался. Об этих
увлечениях я расскажу подробней.
Столь затянутое предисловие стало необходимым, чтобы объяснить, почему
я догадался о смысле последней просьбы Карела Вайсмана. Я ведь археолог, а
не психолог, но я его старый друг и, к тому же, когда-то разделял его
интерес к проблемам нашего сознания и его пределов. Интересно, вспоминал ли
он в последние минуты о наших бесконечных ночных разговорах в Уппсала, о
частых посиделках с пивом в маленьком ресторанчике над рекой и о полуночных
попойках в моей комнате.
Что-то беспокоило меня, какая-то смутная неопределенная тревога,
похожая на ту, что заставила позвонить вчера в полночь в Хэмпстед. Впрочем,
что теперь об этом говорить - я решил забыть обо всем. В день похорон я уже
был на Гебридских островах, куда меня вызвали обследовать замечательно
сохранившиеся на острове Гаррис останки людей неолита. А по возвращении я
обнаружил на своей лестничной клетке несколько ящиков с бумагами. В тот
момент я ни о чем, кроме своих людей эпохи неолита, и думать не мог,
поэтому, пересмотрев первый ящик и обнаружив среди прочих бумаг папку с
надписью: "Восприятие цвета животными при недостатке эмоций", в сердцах
пнул по этому ящику ногой. Потом зашел в квартиру, открыл "Археологический
журнал" и наткнулся на статью Райха об электронной датировке базальтовых
статуэток, найденных в турецком храме Богазкее. Я позвонил Спенсеру в
Британский Музей, затем поехал к нему. Следующие сорок восемь часов я
существовал, ел, дышал, не думая ни о чем, кроме статуэток Богазкее и
отличительных черт хеттской скульптуры. Это-то и спасло меня. Несомненно,
что Цатоггуаны только и дожидались моего возвращения, чтобы увидеть,
догадался я о чем-нибудь или нет. К счастью, я был полностью занят лишь
моей археологией. Мой разум плавно дрейфовал в безбрежных морях прошлого,
убаюкивая себя историческими событиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12