Теперь было самое время утолить
чувство благодарности.
Он вскочил, выбрал несколько тонких прутиков и отправился в дом.
Осторожно ступая по трухлявым доскам и стараясь не оглядываться на останки
в тени, он принялся срывать грибы и нанизывать на прутик малиновые шляпки,
выбирая самые крепкие. Вас бы посолить, думал он, да поперчить немного, но
ничего, для первого контакта сойдет и так. Мы вас подвесим над огоньком, и
вся активная органика выйдет из вас паром, и станете вы - объедение, и
станете вы первым моим взносом в культуру этого обитаемого острова, а
вторым будут позитронные эмиттеры...
И вдруг в доме стало чуть-чуть темнее, и он тотчас же ощутил, что на
него смотрят. Он во-время подавил в себе желание резко повернуться,
сосчитал до десяти, медленно поднялся и неторопливо, заранее улыбаясь,
повернул голову.
В окно смотрело на него длинное темное лицо с унылыми большими
глазами, с уныло опущенными углами губ, смотрело без всякого интереса, без
злобы и без радости, смотрела не на человека из другого мира, а так, на
докучное домашнее животное, опять забравшееся, куда ему не велено.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Максим ощущал, как уныние,
исходящее от этого лица, затопляет дом, захлестывает лес и всю планету, и
весь окружающий мир, и все вокруг стало серым, унылым и плачевным, все уже
было, и было много раз, и еще много раз будет, и не предвидится никакого
спасения от этой серой унылой плачевной скуки. Затем в доме стало еще
темнее, и Максим повернулся к двери.
Там, расставив крепкие короткие ноги, загородив широкими плечами весь
проем, стоял сплошь заросший рыжим волосом коренастый человек в
безобразном клетчатом комбинезоне. Сквозь буйные рыжие заросли на Максима
глядели буравящие голубые глазки, очень пристальные, очень недобрые и тем
не менее какие-то веселые - может быть, по контрасту с исходившими от окна
всемирным унынием. Этот волосатый молодчик тоже явно не впервые видел
пришельцев из другого мира, но он привык обходиться с этими надоевшими
пришельцами быстро, круто и решительно - без всяких там контактов и прочих
ненужных сложностей. На шее у него висела на кожаном ремне толстая
металлическая труба самого зловещего вида, и выхлопное отверстие этого
орудия расправы с пришельцами он твердой грязной рукой направлял прямо
Максиму в живот. Сразу было видно, что ни о высшей ценности человеческой
жизни, ни о Декларации прав человека, ни о прочих великолепных
изобретениях высшего гуманизма, как и о самом гуманизме, он слыхом не
слыхал, а расскажи ему об этих вещах - не поверил бы.
Однако Максиму выбирать не приходилось. Он протянул перед собой
прутик с нанизанными грибными шляпками, улыбнулся еще шире и произнес с
преувеличенной артикуляцией: "Мир! Дружба!" Унылая личность за окном
откликнулась на этот лозунг длинной неразборчивой фразой, после чего
очистила район контакта и, судя по звукам снаружи, принялась наваливать в
костер сухие сучья. Взлохмаченная рыжая борода голубоглазого зашевелилась,
и из медных зарослей понеслись рыкающие, взревывающие, лязгающие звуки,
живо напомнившие Максиму железного дракона на перекрестке.
- Да! - сказал Максим, энергично кивая. - Земля! Космос! - Он ткнул
прутиком в зенит, и рыжебородый послушно поглядел на проломленный потолок.
- Максим! - продолжал Максим, тыча себя в грудь. - Мак-сим! Меня зовут
Максим! - Для большей убедительности он ударил себя в грудь, как
разъяренная горилла. - Максим!
- Махх-ссим! - рявкнул рыжебородый со странным акцентом.
Не спуская глаз с Максима, он выпустил через плечо серию громыхающих
и лязгающих звуков, в которой несколько раз повторялось слово "Мах-сим", в
ответ на что невидимая унылая личность принялась издавать жуткие тоскливые
фонемы. Голубые глаза рыжебородого выкатились, раскрылась желтозубая
пасть, и он загоготал. Очевидно, неведомый Максиму юмор ситуации дошел,
наконец, до рыжебородого. Отсмеявшись, рыжебородый вытер свободной рукой
глаза, опустил свое смертоносное оружие и сделал Максиму недвусмысленный
знак, означавший: "А ну, выходи!"
Максим с удовольствием повиновался. Он вышел на крыльцо и снова
протянул прутик с грибами. Рыжебородый взял прутик, повертел его так и
сяк, понюхал и отбросил в сторону.
- Э, нет! - возразил Максим. - Вы у меня пальчики оближете...
Он нагнулся и поднял прутик. Рыжебородый не возражал. Он похлопал
Максима по спине, подтолкнул к костру, а у костра навалился ему на плечо,
усадил и принялся что-то втолковывать. Но Максим не слушал. Он глядел на
унылого. Тот сидел напротив и сушил перед огнем какую-то обширную грязную
тряпку. Одна нога у него была босая, и он все время шевелил пальцами, и
этих пальцев у него было пять. Пять, а вовсе не шесть.

2
Гай, сидя на краешке скамьи у окна, полировал кокарду на берете и
смотрел, как капрал Варибобу выписывает ему проездные документы. Голова
капрала была склонена набок, глаза вытаращены, левая рука лежала на столе,
придерживая бланк с красной каймой, а правая неторопливо выводила
каллиграфические буквы. Здорово у него получается, думал Гай с некоторой
завистью. Экий старый чернильный хрен: двадцать лет в гвардии, и все
писарем. Надо же, как таращится... гордость бригады... сейчас еще и язык
высунет... Так и есть - высунул. И язык у него в чернилах. Будь здоров,
Варибобу, старая ты чернильница, больше мы с тобой не увидимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18