Доносится звук моря, омывающего гальку. Видна часть сада. На просторной веранде – семейный обеденный стол и стулья, а также удобные кресла у маленького столика. Дверь ведет в дом.
В стороне мать и Коля поглощены своим занятием: Коля следит за движением своих губ в маленьком ручном зеркальце. Рокко, слуга-итальянец, накрывает на стол и поет в свое удовольствие. Проходя внутрь дома, он обращает свою «серенаду» к Коле и матери. Мать отвечает ему вымученной улыбкой. Подбадриваемый матерью, Коля подбегает к Герцену. Герцен подчеркнуто артикулирует слова, когда говорит с Колей.
Герцен. Was moechtest du denn?
Коля оглядывается на мать, ища поддержки. Она улыбается ему.
Коля. Ich spreche Russisch. Солнечный день. Меня зовут Коля.
Герцен. Wunderbar!
Бурные выражения радости со всех сторон.
Jetzt sprichst du Russisch!
Коля. Ich spreche Russisch!
Рокко, продолжая петь, возвращается, продолжает накрывать на стол.
Герцен. Zeig es Mami! (Рокко.) Do vei Signora?
Рокко. Sta nel giardino. (Уходит, продолжая петь.)
Мать. Следующий будет жонглировать, обнося гостей шампанским.
Герцен берет Колину руку, прикладывает ее к своему лицу и артикулирует слова, в то время как Коля читает по его губам .
Герцен (Коле). Garten.
Коля убегает.
Рокко по дороге к дому поет короткую серенаду матери.
Мать. Очевидно, следующий будет жонглировать. Но Италия гораздо приветливей Швейцарии, особенно к детям и пожилым дамам. Это цюрихская школа была последней каплей – сколько было шуму, когда они узнали, что учат ребенка опасного революционера.
Герцен. Я был даже рад, что мой скромный труд произвел такое впечатление на добрых бюргеров… кроме того, мы переманили оттуда лучшего учителя, так что все получилось хорошо. (Смотрит на часы.) Мне, кстати, уже пора в Геную, встречать его дилижанс. С ним Коля скоро начнет ораторствовать, как Демосфен, с камешками во рту. Но я хочу, чтобы и ты была счастлива в Ницце.
Мать. Саша, ты когда-нибудь вернешься домой? (Целует его.)
Герцен осознает поворотный момент.
Герцен. Как же я могу вернуться? Я познал удушье, мрак, страх, цензуру – и я познал воздух, свет, безопасность и свободу печати – и я знаю, что лучше. Но есть и другая причина. (Идет к столу, за которым он работал, и берет французский журнал.) Вот тут про нас пишут. Это французская газета. Этот человек – лучший в стране знаток России, и он тут доказывает, что мы – не люди, поскольку полностью лишены морали. Русский человек – вор и обманщик, и притом невинный, это просто заложено в его природе.
Мать. Он не имеет в виду нас, он имеет в виду мужиков.
Герцен. Да, они обманывают помещиков, чиновников, судей, полицию… и крадут у них, потому что мы их бросили. Какое им дело до нашей морали? Не красть – значит признать справедливость своей участи. На протяжении двухсот лет вся их жизнь была безмолвным протестом против существующего порядка. За них некому говорить. (Швыряет журнал.) И это пишет не какой-то слабоумный писака, а уважаемый историк, известный своими широкими взглядами, – пишет для образованных французов. Не пора ли наконец познакомить Европу с Россией? Мать (указывая в сад). Коля тянет Натали на пляж, а ей в ее положении туда нельзя. Пойду поищу няню.
Мать уходит. Герцен смотрит на часы, в спешке уходит, но возвращается и кричит по направлению к саду.
Герцен. Держи его за руку в воде! (Снова уходит, но встречает Эмму с коляской. Она уже не беременна.) От Георга ничего не слышно? Когда он приезжает?
Эмма. Не знаю.
Герцен. Это с его стороны нехорошо. Без него как-то пусто.
Герцен уходит. Появляется Натали – она на седьмом месяце беременности.
Hатали. Письма не было?
Эмма отдает Натали запечатанное письмо.
Спасибо. (Прячет письмо на груди.)
Эмма. Если он пишет, когда приедет, вы уж скажите мне.
Натали. Конечно.
Эмма. Если бы вы его любили, вы бы оставили Александра.
Натали (отрицательно качает головой). Александр не должен знать. Никогда. Единственный раз, когда он заподозрил, он чуть с ума не сошел. Я была готова на все, чтобы его успокоить.
Эмма. Вы выбрали самое простое. Если бы вы не были в том положении, в каком от вас Георгу мало, так сказать, практической пользы, он был бы сейчас здесь.
Натали. Вы не должны унижать себя, Эмма. Вас он тоже любит.
Эмма. Я – почтовое отделение и из милости занимаю ваш второй этаж, поскольку это все, что мы можем себе позволить, – большее унижение представить себе трудно. Но я рада терпеть все это ради моего Георга. Его нельзя было узнать, когда я приехала из Парижа. Он страдал больше, чем я. Если вы не можете сделать его счастливым или исцелить его – верните его мне.
Натали. Вы так ничего и не поняли. Все мои поступки – выражение божественного духа моей любви ко всему сущему. Ваш рассудочный подход к этим вещам показывает, насколько вы далеки от природы. Георг все понимает. Он любит вас. Он любит Александра. Он любит ваших детей и моих. Нашей любви хватит на всех.
Входит Георг. Бросает один взгляд на жену, ребенка и беременную любовницу, разворачивается и уходит.
Эмма. Георг!
Натали. Георг! (С радостным криком бежит за ним. Эмма за ней по пятам.)
Ноябрь 1850 г
В доме кричит новорожденный ребенок. Посыльный и дворецкий, Рокко, вносят букеты цветов.
Из дома появляются Герцен и Георг, в смокингах, у каждого в руках сигара и бокал шампанского.
Герцен (поднимает бокал). За Натали и новорожденную Ольгу.
Георг. За Натали и Ольгу. Поздравляю!
Герцен. A где Эмма?
Декабрь 1850 г
Там же. Няня вывозит роскошную коляску. Входит Эмма с полуторагодовалым ребенком. Она в состоянии, близком к истерике. Когда ребенок начинает плакать, Эмма продолжает говорить, усиливая голос, так что уровень шума иногда доходит до нелепого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72