Так, как было прежде, не будет никогда.
Герцен (выходя из себя). Все уже стало как прежде! Реакция восторжествовала, и те же идиоты выступают с теми же речами, призывая людей пожертвовать собой во имя абстракций. Кто осмелится сказать, что смерть во имя свободы или прогресса вовсе не вершина человеческого счастья и что жертва приносится во имя тщеславия и пяти родов власти, прикрывающихся революционными лозунгами? Я только что обидел Блана. Его утопия была осуществлена без помарок: организация труда как в Древнем Египте, только вот без фараоновской заботы о правах личности. Теперь дело за нами.
Бакунин. За тобой.
Герцен. Я имею в виду Россию. Нас, русских. (Страстно.) Худшей ошибкой моей жизни было то, что я отрезал себя от дома! Царь должен был слететь с игральной доски от первого же толчка… чего? Республик, возведенных на песке? Конституций, которые до смерти напугали бы русскую армию? Какими же мы оказались дураками! Царь Николай только затянул гайки – никаких паспортов, никакого общения и полемики. Вечный страх. Погасить свет и не шептаться!
Бакунин. Это всего лишь заминка! И вообще, как знать, царь может завтра и умереть…
Герцен смеется. Слышно, как его зовет Тата.
Март 1855 г
День. Собравшиеся вокруг стола охвачены праздничным настроением. «Все русские в Лондоне» и примкнувшие к ним поляки и прочие танцуют и обнимаются, как будто бы снова Новый год. Но новогодние украшения исчезли. Герцен вваливается в дверь с несколькими вновь прибывшими. Он показывает «всем» статью в «Таймс».
Тата и Ольга (которой по-прежнему около четырех с половиной), взявшись за руки, танцуют босиком на столе между стаканов и бутылок (возможно). Тата кричит: «Папа! Папа!»
Тата. Папа, папа, послушай Ольгу!
Герцен. Да, да, заходите, все славяне уже здесь, мы пьяны, мы сошли с ума, мы снова молоды!
Тата и Ольга (поют). «Зарниколь скончался! Зарниколь скончался! Гип-гип-ура и тра-ля-ля, Зарниколь скончался!»
Ольге аплодируют, и Мальвида спускает ее со стола. Тата спускается, подставив стул.
Мальвида (Тате). Слезь со стула, слезь со стула! (Няне.) Она все свои дела сделала?
Тата (наступает на что-то, ей больно). Ой! (Рассматривает свою босую ногу.)
Веселье продолжается, поначалу шумно.
Между тем Горничная снова накрывает на стол. Она убирает бутылки и стаканы и ставит тарелки, кладет ножи, вилки напротив каждого места, в то же время «присоединяясь» к празднику.
Ворцель, которому нехорошо от избытка чувств, устраивается в кресле. Он засыпает «в гостях», но остается на том же месте, чтобы проснуться в следующей сцене.
Герцен. Я встречался с новым царем однажды, знаете, когда он был наследником престола, а я – ссыльным в Вятке.
Саша. И как он тебе?
Герцен. Он мне понравился. Приличный человек.
Тата (Мальвиде). Я ногу занозила… Не трогай, не трогай!
Мальвида. А кто сказал, что я собиралась ее трогать?… Ах да, я ее вижу, вот она торчит. Нам повезло. А вот и все. (С этими словами Мальвида ловко вытаскивает занозу. Тата вскрикивает.) С болью чем быстрее, тем лучше. Только без слез, пожалуйста.
Польский эмигрант. А вы и с отцом его были знакомы?
Герцен. Нет, но я его видел однажды. У него были свинцовые глаза. Я никогда не видел более холодного лица.
Польский эмигрант. Ну, теперь оно еще холоднее!
Гости запевают песню. Понемногу праздник угасает. Герцен оказывается у своего письменного стола.
Апрель 1856 г
Вечер.
Горничная заканчивает накрывать на стол и уходит. Герцен разбирает бумаги, читает гранки, что-то черкает. У него новое издание – «Полярная звезда». Ворцель спит. Входит Мальвида с Ольгой, которая одета ко сну. Герцен целует Ольгу, и они желают друг другу спокойной ночи. Мальвида уводит Ольгу. Ворцелю становится трудно дышать, и от этого он просыпается.
Ворцель. Что?
Герцен (задумывается на мгновение). Я говорю, не хотите ли прилечь?
Ворцель. А… нет, нет…
Герцен. Снова приходят письма, люди путешествуют, университеты открыты, цензура отступает… Я получаю письма от людей, которые были детьми, когда я уезжал. Клянусь, я плакал.
Ворцель (оглядывается вокруг). Вы мебель поменяли.
Герцен. Да, пока вы спали, мы переехали. Теперь мы живем в Финчли.
Ворцель. Конечно, я помню. Когда я еще жил на первом этаже в приличном районе Бэртон-Кресент, я пришел однажды домой и увидел человека, сидящего у камина. Я сказал: «О, боюсь, что я заставил вас ждать. Чем могу быть полезен?» Он говорит: «Прежде чем я вам отвечу, позвольте узнать, с кем я имею честь?» Тогда я тоже заметил, что мебель была другая. А несколько дней спустя снова случилось то же самое. Только на этот раз он сидел за столом и ужинал со своей женой. Он просто поднял руку и сказал: «Нет, вы живете в доме номер сорок три». (Пауза.) Он был англичанин. Интересно, что было бы с поляками, если бы у нас был морской флот.
Герцен подходит к нему и берет его руки в свои.
Герцен. Ворцель, переезжайте ко мне. Я вам выделю две комнаты, и вы сможете завтракать у себя и ужинать тоже, если захотите. Сможете принимать ваших знакомых, сидеть в саду…
Ворцель. На холмах в Финчли я точно проживу вдвое дольше… но это невозможно. Среди наших друзей раскол, они вечно ругаются между собой… Они решат, что я сбежал от них.
Герцен. Пусть обходятся сами. Сколько можно жить священными реликвиями и историей блестящих поражений?
Ворцель (резко). Когда вы так говорите, они, да и я тоже, начинаем сомневаться в своих чувствах к вам.
Герцен. Ворцель, простите меня. Вы простите меня?
Ворцель. Нет, не сегодня.
Входит Мальвида. Он вежливо кивает на прощанье и собирается уходить.
Мальвида. Вы разве не останетесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72