— Так это же хорошо.— Что?— Если спокоен, — усмехнулся Струмилин.— Он слишком спокоен, — сказала Женя, нахмурившись, — а это уже рядом с равнодушием: что бы ни снимали, ему все равно. Поставит свет и — жужжи себе камера… И когда мы собрались на летучке, я сказала, что мы, молодые, очень озабочены операторским качеством отснятого материала. А главный оператор спросил меня: «Кто это „мы, молодые“?» Нас на летучке было двое молодых: я и Ника. Он опустил голову и не сказал ни слова, хотя говорит об этом всем в коридорах. А он обязан был встать вместе со мной. Он не сделал этого. Это даже не трусость, пожалуй. Это подлость. И не крупная, а мелкая, мышиная. Я сказала ему, что не хочу его больше знать. И мне это больно.— Да?— Ну, не то чтобы очень больно, — ответила Женя тихо, — а просто такое ощущение, будто надела мокрое платье… 3 Богачев долго раздумывал, пойти в ресторан или пораньше лечь спать, чтобы завтра явиться по начальству первым, ровно в девять ноль-ноль. Но в раскрытые окна доносилась музыка. В ресторане играл джаз. Богачев любил джаз. Поэтому он достал из кармана записную книжку и начал листать ее. Странички с литерами были пусты: книжку он купил только вчера и только из-за того, что ему понравилась обложка, сделанная под черепаховую кожу. Правда, перед отъездом из училища великий ловелас Пагнасюк дал Павлу несколько телефонов в Москве.— Девочки экстра-пума-прима класс, — сказал он, — море нежности, бездна целомудрия и все такое прочее. Позвони, два галантных слова, тыр-пыр, восемь дыр — и вечер у тебя будет обеспечен. Что касается ночи, то все зависит от степени твоей оперативности.Богачев достал листок, на котором Пагнасюк записал имена и телефоны, сел к столу и начал звонить. Он набрал первый номер — номер, по которому должна была ответить Роза.— Можно Розу? — спросил Богачев, когда подошли к телефону.— Розка! — закричал кто-то на другом конце провода. — Розу вашу просят!Потом в трубке надолго замолчали.— Алло, — прошамкал старушечий голос, — кого тебе?— Розу.— Колька, что ль?— Нет.— Чего «нет»? Не слышу разве? Нет ее, упорхнула твоя Розка в кино.И повесили трубку.Богачев набрал следующий номер и попросил Галю.— Одну минуточку, — ответили ему, — сейчас Галя подойдет.Богачев закурил и стал рисовать на бланке гостиницы чертиков и женские ножки.— Я слушаю, — сказала Галя.— Я тоже.— Бросьте шуточки, кто это?— Богачев.— Какой Богачев?— Летчик Богачев.— Вы не туда попали.— Почему? Туда попал. Вы Галя?— Да.— Мне ваш телефон Пагнасюк дал, Леня Пагнасюк.— Он рыжий?— Он не любит, когда о нем так говорят. Он белокурый.Галя засмеялась и спросила:— Что вам надо?— Многое.Она снова засмеялась.— Многого у меня нет.— Может, сходим поужинаем куда-нибудь?— Я уже собралась спать, что вы…— Жаль.— Если хотите, завтра.— Я не знаю, что будет завтра.Галя сказала близко в трубку, шепотом:— Сейчас это неудобно по ряду причин…— Муж дома?Она засмеялась:— Конечно…«Вот сволочь!» — подумал Богачев и сказал:— До свиданья.Он не стал звонить по другим телефонам Пагнасюка.«Все-таки Ленька подонок, — подумал он, — я всегда думал, что он подонок. Неужели ему мало незамужних? В замужних можно влюбляться серьезно, а не так, как он».Богачев повязал свой самый модный галстук и пошел вниз, в ресторан. Он спускался по лестнице, прыгая через три ступеньки, загадав при этом, что если он сможет спуститься вниз в такой темпе, ни разу не нарушив его, то вечер сегодня будет хороший и интересный. На самом последнем пролете он споткнулся и вошел в зал, прихрамывая: он подвернул ногу, и она заболела тупой, ноющей болью.В зале было только одно свободное место: за тем столиком, где сидел Струмилин с Женей. Богачев спросил:— У вас не занято?Струмилин вопросительно посмотрел на Женю. Она ответила:— Нет, пожалуйста.«Какая красивая! — подумал Богачев. — И где-то я ее видел».— Простите, я вас не мог видеть в Балашове? — спросил Богачев Женю.— Вряд ли, — ответила она, — я там была, когда мне еще не исполнилось семи лет.— Вас понял, — сказал Богачев, — прошу простить.И он занялся меню.— Хочешь сигарету? — спросил Струмилин.— Спасибо, пап, не хочется. Я сегодня на съемках перекурилась.«Она актриса, — понял Богачев, — я видел ее в картинах. Вот дубина, приставал со своим Балашовом!»Богачев выбрал себе еду, решил выпить немного сухого вина и кофе по-турецки.— Сегодня Рыжов говорил мне любопытные вещи, — рассказывала Женя отцу. Она наморщила лоб, вспоминая. — Сейчас, погоди, я скажу тебе точно его словами. Он мне объяснял эпизод, когда я могу сделать очень выгодную партию с нелюбимым человеком и нахожусь на распутье. Он объяснял мне так: лавочник, спящий с женой под пуховым одеялом, считает безумцем и чудаком полководца, спящего под серой суконной шинелью. Лавочник не в состоянии понять, что достигнутое — скучно, как скучна стрижка купонов. Понятие достигнутого широко: это понятие распространяется от зеленной лавки до обладания полумиром. Полководцу будет скучнее, чем лавочнику, если он будет делать все то, что ему хочется. Высшая форма наслаждения — знать, что можешь . Высшая форма самоуважения — знать, что можешь заставить мир положить к твоим ногам яства, богатства, женщин — и не заставлять мир делать это. Лавочник заставил бы…— Любопытно, — сказал Струмилин, — хотя чуточку эклектично.Богачев покраснел и сказал:— А по-моему, это чистая ерунда.— Чистая? — улыбнулся Струмилин.— Чистая — в смысле абсолютная.— Почему так? — спросила Женя.— Потому, что лавочник никогда не станет полководцем. Это раз. И еще потому, что полководец спит под суконной шинелью раз пять в году — для журналистов, писателей и приближенных историков.
1 2 3 4 5 6 7