ПЛАНЕТА ШЕКСПИРА


1
Их было трое, хотя изредка из них оставался только один. Когда так
происходило, а бывало это реже, чем должно было быть, этот один не знал о
существовании троих, ибо был странным смещением их личностей. Когда трое
становились одним, превращение оказывалось большим, нежели простое
сложение, словно бы смешиваясь, они приобретали новое измерение, делавшее
их в сумме больше, чем целое. Только когда трое были одним, не ведающим о
троих, соединение трех умов и трех личностей приближало их к цели
существования.
Они были Кораблем, а Корабль был ими. Чтобы стать Кораблем, или
попытаться стать Кораблем, они принесли в жертву свои тела и, может быть,
существенную часть своей человеческой сути. Может быть, принесли в жертву
также и свои души, хотя с этим бы никто, и менее всего они сами, не
согласился бы. Несогласие это, надо заметить, совершенно не связывалось с
их верой или неверием в существование души.
Они находились в космосе, как и Корабль, что и понятно, так ака они
были Кораблем. Нагие перед одиночеством и пустотой космоса, как наг был
Корабль. Нагие также и перед понятием космоса, которое неохватно во всей
его полноте, и перед понятием времени, которое, в конечном счете, еще
менее ясно, чем понятие пространства. И нагие, как они, наконец,
обнаружили, перед атрибутами пространства и времени: бесконечностью и
вечностью, двумя понятиями, стоящими за пределом возможностей любого
рассудка.
С течением столетий, как все они были убеждены, они станут
по-настоящему Кораблем и ничем иным, отвергнув то, чем они были когда-то.
Но этого они пока еще не достигли. Человеческое еще оставалось в них,
память еще держалась. Они еще чувствовали по временам свои старые
личности, хотя, может быть, резкость этого ощущения и притупилась, и
прежняя гордость поблекла из-за точащего сомнения, была ли их жертва так
благородна, как они однажды смогли себя убедить. Ибо в конце концов до них
дошло, хоть и не до всех сразу, а до одного за другим, что они испытывают
чувство вины за смысловую подтасовку, с которой они пользовались словом
"жертва", чтобы затемнить и закамуфлировать лежащий в основе всего эгоизм.
Один за другим, они поняли в те крошечные промежутки времени, когда бывали
по-настоящему честны сами с собой, что это гложущее их назойливое сомнение
может оказаться важней, чем гордость.
В иное время старые триумфы и горести выплывали вдруг из давно
минувшего времени, и каждый в одиночку, не делясь с другими, наслаждался
своими воспоминаниями, извлекая из них удовлетворение, в котором они не
признавались даже себе. Изредка они отстранялись друг от друга и говорили
друг с другом. То было позорнейшее занятие, и они знали, что это позорно -
отдалять время, когда они, наконец, сольют свои личности в одну,
образующуюся из соединения их троих. В минуты наибольшей честности они
понимали, что, делая это, они инстинктивно отдаляли ту окончательную
потерю своих индивидуальностей, в которой и состоит бесконечный ужас,
всеми разумными существами связываемый со смертью.
Однако обычно, и с течением времени все чаще, они были Кораблем и
только Кораблем, и находили в этом удовлетворение и гордость, а по
временам и некоторую святость. Святость - это качество, которое нельзя
определить словами или обрисовать мыслью, ибо оно лежит вне и за пределами
любого ощущения или достижения, которое существо, известное как человек,
может вызвать даже наибольшим усилием своего малозначительного
воображения. Это, в некотором роде, чувство малого братства и со временем,
и с пространством, способность ощущать себя единым, странным образом
отождествленным с понятием пространства-времени, этим гипотетическим
условием, лежащим в основе всего устройства вселенной. Под этим условием
они были родней звезд и соседями галактик, тогда кака пустота и
одиночество хотя и не переставали быть страшными, становились знакомой
почвой под ногами.
В самое лучшее время, когда они ближе всего были к своей конечной
цели, Корабль исчез из их сознания, и они одни, каждый сконцентрировавшись
сам на себе, продолжали двигаться по и на, и сквозь одиночество и пустоту,
уже не нагие более, но свои во вселенной, бывшей отныне их домом.

2
Шекспир обратился к Плотоядцу:
- Время почти настало. Жизнь моя быстро угасает, я чувствую, как она
уходит. Ты должен быть готов. Твои клыки должны пронзить мою плоть в
неуловимо крошечный миг перед смертью. Ты должен не убивать меня, но
съесть точно в тот момент, когда я умру. И, конечно, ты помнишь все
остальное. Ты не забудешь всего, что я тебе говорил. Ты должен заменить
моих сородичей, так как никого из них здесь сейчас нет. Как мой лучший
друг, единственный друг, ты не должен опозорить меня, когда я уйду из
жизни.
Плотоядец съежился и дрожал.
- Я этого не просил, - сказал он. - Я бы предпочел этого не делать.
Не в моих правилах убивать старых и умирающих. Моя жертва всегда должна
быть полна жизни и сил. Но как одно живое другому, один разумный другому,
я не могу тебе отказать. Ты говоришь, это святое дело, что я выполню
обязанности священника и что от этого не должно уклоняться, хотя каждый
инстинкт во мне протестует против съедения друга.
- Надеюсь, - сказал Шекспир, - что моя плоть не будет чересчур грубой
или имеющей слишком сильный привкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10