Поистине, путь Всеобщей Матери, путь в Элизиум освещается романтической любовью юных. И я боюсь, Нефертити из-за меня ведет такую жизнь, что утрачивает возможности встретить пилигримов ее собственного возраста. — Он вздохнул и сказал:— Но что у тебя за дело, Эдвард, по поводу телевидения и радио? Ты ведь знаешь, что мне не нравится направление, которого придерживаются наши средства массовой информации в последние годы.Тихая манера собеседника позволила Эду расхрабриться. Похоже, Таббер совсем не был зол на него за фиаско на станции в ту ночь.— Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.Таббер был озадачен.— Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.— Проклятие, — нетерпеливо сказал Эд. — Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:— Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.— И теперь в мире нет ни одной работающей теле— или радиостанции, — выложил Эд.Таббер тупо посмотрел на них.— Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?— Сработало, а как же, — мрачно сказал Эд. — Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.— Во ВСЕМ мире? — спросил Таббер в изумлении.— Ах, отец, — запротестовала Нефертити. — Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:— Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов — это совсем не…— Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот-вот выскочат у тебя из головы, — сказала Нефертити.— Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? — спросил Эд. — Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле— или радиостанции?Таббер произнес в благоговейном ужасе:— Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.— Достойны-то достойны, — резко сказал Эд. — Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… — он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.— Ты хочешь сказать… добрая душа… — с трудом произнес Таббер, — что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…— Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, — резко сказал Эд.Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:— Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.— Развлечений!— Иезекиль, неужели ты не видишь? — сказал Эд. — Люди должны что-то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как-то убить время.— Убить время! Убить время! — загремел Таббер. — Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!— Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? — сказал Эд. — Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.— Да? — громовым тоном вопросил он. — Отобрать у них радио и телевизор, и что они станут делать?Эд старался вывернуться, но сила старика держала его в кулаке почти физически. Держала и требовала ответа. Он сказал:— Ну, они обратятся к таким вещам, как кино.— Неужели?Эд Уандер измученно закрыл глаза.Раздался чей-то незнакомый голос:— Тебя ожидает свежая аудитория, добрая душа. Мы вывели предыдущую группу из палатки, и новая группа ждет, когда им явят слово.Эд посмотрел вверх. Это был один из последователей Таббера, которого Эд видел перед входом в большую палатку.Таббер стоял, выпрямившись во весь рост — футов семь, не меньше, и веса в нем было фунтов триста.— Ах, они ожидают! Ну так они услышат истинное слово!Эд Уандер, потеряв дар речи, взглянул на Нефертити. Она сидела с локтями, прижатыми к бокам, как будто в женском протесте против мужской психической силы, исходящей от ее отца.Пророк бурей вырвался из палатки.Эд снова взглянул на девушку. Все, что ему пришло в голову сказать:— Я рад, что не упомянул карнавалы и цирк.Нефертити покачала головой.— Отец любит цирк, — сказала она.Они некоторое время сидели в ожидании. Никто из них не мог бы сказать, как долго. В молчании они прислушивались к шумам, доносящимся из соседней палатки, и наконец раздался громовой рев голоса Таббера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65