Я принят в Мальмезоне, Бонапарт прост и любезен, а Жозефина крайне мила... Он покоряет, она обвораживает!
О войне старались тогда не думать, хотя Бонапарт все чаще уединялся с Бертье, раскладывая карты Италии:
- Придется снова отбирать у австрийцев все то, что Моро сдал русским, а русскими победами воспользовались в Вене. Бертье, где это дурацкое место, возле которого даже не Суворов, а князь Багратион всыпал Моро как следует?
- Это случилось у деревни Маренго, вот здесь.
- Именно здесь я разрушу австрийское могущество в Италии, Маренго войдет в МОЮ историю, а имя генерала Моро сохранится лишь в комментариях к этой битве...
При свидании с Карно первый консул велел:
- Распорядитесь, чтобы всех русских, плененных в Голландии и при Цюрихе, собрали в лагерях Милле и Камбре. Я не желаю ссориться с Петербургом, а война с Россией - это бессмыслица! Что она даст Франции, если нам с русскими нечего делить? Мальту я решил вернуть России, а из пленных составим два русских полка - это, считайте, уже готовый гарнизон для размещения его в фортах Ла-Валлетты...
Париж долго говорил о безумном расточительстве Та-лейрана, давшего в своем доме праздник в честь семьи Бонапарта. Гости были удивлены, когда хозяин с салфеткою через плечо, подражая лакею, появился с подносом, на котором шипел в бокале прозрачный оршад. Прихрамывая, этот инвалид протащился через зал, и Бонапарт принял от него напиток, а Талейран застыл перед ним в выжидательном поклоне. И тут все поняли, что Бонапарт для Талейрана - это не только первый консул, он для него что-то иное, что-то высшее...
Среди многочисленных гостей была и Жюльетта Рекамье. На ней не было никаких драгоценностей: красоту не украшают - красота сама по себе. Правда, в прическе женщины была скромная ленточка, но ее выдернул из волос Бернадот, сказавший, что это - ценный сувенир для его погибшего сердца:
Подвинувшись ближе к Моро, женщина шепнула ему:
- У Талейрана глаза мошенника, торгующего из-под полы фальшивым жемчугом, а руки красные, как у прачки, которая не успевает перестирывать чужое белье.
Моро был человеком наблюдательным:
- На тебя очень пристально глядит Бонапарт.
- Да. Я тоже это заметила...
Рекамье поникла с таким видом, будто хотела у всех мужчин выпросить прощения за свою красоту.
- Слишком любима всеми, - тихо сказал ей Моро, - способна ли ты любить только одного?
Через складки веера он услышал ее шепот:
- Я истосковалась в разлуке с тобою... приезжай. Я как раз обещала гостям показать Авейронского дикаря!
6. Нетерпение
Утром грязный трубочист, спускаясь по веревке с крыши, заглянул в окно спальни Рекамье:
- Ку-ку! Я ведь тоже большой ваш поклонник...
Муж мадам Рекамье был старше ее на тридцать лет, а ранее - любовник ее же матери. Нет, он не женился по страстной любви. Банкиру требовалась отличная реклама для конторы, чтобы клиенты, увидев Жюльетту, стали покладистее в финансовых сделках. Парижане говорили, что муж оставался для нее только отцом, говорили, что у Жюльетты имеется один тайный телесный изъян, мешающий ей наслаждаться любовью. Банкир облицевал комнаты жены громадными зеркалами, чтобы она никогда не забывала о своей красоте:
- Такой товар на тротуарах Парижа не валяется...
Доминик Рапатель пристально наблюдал за рассеянным поведением своего генерала. Осторожно спросил:
- Кажется, пора закладывать карету?
Моро назвал ему адрес - улица Мон-Блан.
- Карету подать к дому банкира Рекамье, где раньше жил банкир Неккер, отец Жермены де Сталь. Кучер знает, где надо остановиться. Запрягай не белых лошадей, а черных.
- Черных лошадей в черную карету?
- Согласен. Но лицо я не стану мазать сажей...
Но прежде он решил сделать то, что подсказывала ему совесть, и навестил Розали Дюгазон. Любящая женщина, она прошла по жизни достаточно сложный путь, и нельзя было обижать ее на прощание. Когда-то балерина, затем певица, потерявшая голос, она "скатилась" до жалкой драмы. Усталые глаза актрисы были расширены от множества чашек крепчайшего кофе, и они расширились еще больше, когда на пороге ее жилища появился генерал Моро... С жалобным криком, как подстреленная птица, Розали кинулась к зеркалам, чтобы скорее поправить на голове кружевной "фюшю".
- Так я и знала! Ты не мог не проститься со мною, ты не мог не прийти ко мне... правда?
Моро с нежностью всмотрелся в увядающее лицо.
- Ха! Ты ищешь морщины? Их нету, еще нету...
- Все морщины вот здесь. - Моро провел рукою по своему лбу. - Это после Треббии, это Нови, это ущелья Овадо.
- Но я была там вместе с тобою. - Розали показала ему газеты, в которых писалось о Моро и его армии. - Я собрала все. Даже то, что не следовало читать... в конце!
- В конце, дорогая, пишут только о мелочах.
- Да! Но для женщины мелочи - самое главное...
Моро огляделся. Нет жилищ печальнее на свете, нежели квартиры стареющих актрис. Какой безнадежной грустью веяло от лавров, полученных Дюгазон еще в ранней юности, когда она порхала Сильфидою с крылышками на плечах; тоска исходила от портретов, подписанных: "С любовью" - знатными музыкантами Буальдьё и Гретри... Куда делся ее волшебный голос?
Увы, он стал почти хриплым, трагическим.
- Все кончено, Моро, и мне давно пора задуматься о прощальном бенефисе. Любящая тебя, что оставлю тебе? Хочешь, изучу роль солдата командуй мною, генерал Моро!
- Не играй, - сказал Моро.
- Я, кажется, смешна... Подмостки театра, к сожалению, не трибуна. Но как бы хотелось мне, брошенной тобою, объявить Парижу со сцены, что я любила Моро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22