Жажду-дайте воды
Роман
ЖАЖДУ-ДАЙТЕ ВОДЫ
ДОРОГА ЖАЖДУЩАЯ ДАВНЫМ-ДАВНО ЭТО БЫЛО
Прерывистая нить тропинки, поднимаясь из ущелья, безжизненно стелется по высохшей земле Ладанных полей. На простор выбирается сторожко, как бы затаив дыхание,— каменная теснина кишит клубками ядовитых змей.
Нет иного пути у моего отца, почтальона. К селам, что лепятся на краю Ладанных полей, нет другой дороги. А там глаза и сердца тех, кто ждет вестей издалека. И мы взбираемся по этой тропинке: отец с большой почтовой сумкой за спиной, я — с маленькой...
Дальние это были села. Пока мы добирались до первого из них, души иссыхали от жажды.
Велики Ладанные поля — от горизонта до горизонта. Длинна дорога наша, а воды на ней всего горсть — Родник Куропатки. Не утолишь здесь жажды, губы растрескаются, как земля Ладанных полей, и, чего доброго, останешься на полпути...
Ступаем мы по обожженным камням. И нет вокруг ни деревьев, ни травы, ни цветов. Опаленную солнцем землю пожирает змея Наверное, оттого ужаленный ею буйвол мгновенно падает замертво.
То и дело натыкаемся на скелеты: человечьи, лошадиные... И все они столетней, а может, и тысячелетней давности.
Проходя мимо них, отец обычно замолкал и брал меня на руки. Язык у него развязывался только у Родника Куропатки.
С сумкой за спиной отец припадал к роднику. Надолго приникали мы к каменной чаше, куда из скалы стекала тоненькая струйка. Он погружал в воду усы, а я всю свою рожицу. Первым пил я.
«Вода малому», — говорил отец.
И я пил. Иссякала каменная чаша. Отец ждал, пока она вновь наполнится.
Он пил долго, долго. И все благословлял Хачипапа. Тот и на сей раз с дьявольской находчивостью заткнул пасть змее из ущелья.
Завяжу, завяжу крепко и пасть и пуп братца Змея...
Отец слизывал оставшиеся на усах капли воды и облокачивался на сырой камень родника. А я думал о Хачипапе. Все умел Хачипап, даже завязывать пасть змее...
Вот у родника появилась бабушка Шогер. (Мне она и тогда казалась бабушкой.) С ней тоненькая высокая девочка Астг. Бабушка Шогер жена сына Хачипапа, козопаса Мамбре, мать одиннадцати детей. Меньшая ее дочь, Астг, как заплатка на платье у матери, всюду с нею. У бабушки Шогер за плечами корзина, собралась, видать, за ежевикой на склоны Ладанных полей. Она ставит корзину на землю, набирает в горсть воды и поит девочку, а затем сама делает несколько глотков и спрашивает отца:
— Что новенького, братец-почта?
— Ничего,— вздыхает он в ответ.— Опять засуха...
Бабушка Шогер поправляет изодранное платьице Астг.
— И зачем только ты на свет родилась? Нет мне от тебя покоя, носишься как угорелая. Вся ободралась.
От стыда за дочку бабушка Шогер краснеет. Краснеет и отец. Он тоже одет в латаные-перелатаные блузу и штаны. Бабушка Шогер протягивает мне пригоршню ежевики:
— Расти большой. Когда вырастешь, отдам тебе мою Астг в жены.
Астг хлещет меня кусачей крапивой по голой коленке. Я сжимаю зубы, делаю вид, что мне вовсе и не больно, и стараюсь не глядеть в ее черные, как спелая ежевика, глаза. У Астг обнажены и плечо и коленки — какой-то бесстыжий куст располосовал ее ситцевое платье. Безжалостный куст! А может, и не безжалостный?.. За что Астг огрела меня крапивой?! Не будь здесь отца и бабушки Шогер, я бы так отделал ее голое плечо, вечно горело бы. Хорошо ей! Вон как хохочет, сверкая зубами-рисинками...
— Мамбре дома, Шогер?—спрашивает отец.
Мамбре— тощий, тщедушный человек, щелкнешь по
носу — отдаст богу душу. В глубине его глаз всегда прячется гнетущая тоска.
— Нет его,— вздыхает бабушка Шогер,— топчет горные тропы вместе с козами. О-ах!..
И отец мой охает-ахает.
Астг показывает мне язык.
А отец продолжает разговор.
— Хачипап дома?
— На молотьбе,— отвечает бабушка Шогер.— Письмо есть?
— Есть...
Они еще долго беседуют о том о сем, еще не раз охают и ахают. И наконец расходятся: мы идем своей нелегкой дорогой, они — своей.
Давным-давно это было.
Машина поднимается к Ладанным полям. Шелестит мелкий гравий. Гладкая, хорошая дорога, но былой страх еще живет во мне, и я внутренне сжимаюсь. Спрашиваю едущего со мной инженера:
— Когда проложили эту дорогу, Граче?
— Четыре года назад.
— Змея не помешала?..
Он смеется.
— Подползала к бульдозерам. Только много их было, не одолела.
Инженер Граче — старший внук бабушки Шогер, сын Арташа, того, что был подпаском.
Когда с почтовой сумкой за спиной сновал по этим местам, Граче еще не было — Арташ тогда в холостяках ходил. А потом, когда я работал учителем в их селе, Граче только в пеленках барахтался. Зато сейчас...
Не успел Граче еще разок-другой пошутить, как мы выехали из ущелья к Ладанным полям. Смотрю и не вижу старой тропинки. Оно и понятно. Найдешь ли в большой реке след тоненькой нити ручья?
Тропинка исчезла...
Стоим на обожженной земле. Граче напряженно вглядывается в сторону Родника Куропатки. Что хочет он увидеть сквозь осеннее золото? Стайку куропаток,
слетевшихся туда, или еще что-то? А может, пробует учуять влагу родника? Я тоже смотрю туда. Вдруг да покажутся дядюшка Мамбре, бабушка Шогер, а может, отец или Хачипап. Но нет, никто не придет. Хоть бы Астг, мою Астг увидеть. Она живет сейчас в этих ущельях. Бабушка Шогер и дядюшка Мамбре тоже еще здравствуют. Не встречу я только Хачипапа да отца моего. Ни сегодня, ни завтра, никогда.
Граче тянет меня за рукав:
— Слышишь, они под землей.
Я вздрагиваю:
— Кто?
— Ребята. Прорываем туннель.— Граче ковырнул носком ботинка землю.— Хочешь посмотреть?
Я отвожу взгляд от далей Родника Куропатки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29