— И вы хотите одержать победу с вашей жалкой газетенкой? Вы читали «Таймс»?
— Я знаю «Тайме». Она мне очень нравится, вернее, когда-то нравилась. Теперь я понимаю, что ошибался. Оказывается, все величие «Тайме» заключается в количестве бумаги. Жалкая газетенка не наша «Карадаи», а эта большая «Тайме». Потому что «Карадаи» права, а «Тайме» неправа. Да и вообще, к чему вам думать о таких вещах и расстраиваться?.. Ведь вам же никогда не нравились сборища в доме вашей тети! Ведь раньше вы гордились тем, что не вмешиваетесь в мои дела. Сколько раз вы мне говорили об этом.
— Раньше было другое дело. Я и теперь не люблю дом тети и не хочу вмешиваться в ваши дела. Но у меня нет другого выхода. Мы должны пойти туда ради своего спасения.
— Потому что раньше мы были богаты, а теперь бедны? Не так ли?
— Да.
— Ошибаетесь, дорогая жена. Я и теперь богат. — Где же ваши деньги?
— Ведь и раньше я был богат не только деньгами. — Не понимаю вас.
Нермин произнесла это с таким недоумением, что Кя-миль-бей, хоть и был очень взволнован, искренне рассмеялся.
— Вот и хорошо, что не поняли,— сказал он,— мы в Стамбуле, на Востоке. А на Востоке пока что в доме командуют мужчины. Я голоден. Мы сейчас же поедим и ляжем спать.
Нермин молча разогрела ужин. Но есть с мужем не села и даже отказалась выпить липовый отвар, который предложил ей Кямиль-бей. До этой ночи она никогда не сердилась на него. Но сейчас, по-видимому, решила испытать этот способ. Если бы Нермин понимала, что выбрала неподходящую тему и плохое время для ссор, возможно, она вела бы себя иначе.
Нермин никогда не сомневалась в том, что Кямиль-бей бросит эту жалкую газету и, если захочет, устроится даже в Букингемском дворце. Впервые она ушла спать, не поцеловав мужа. Оставшись один, Кямиль-бей закурил. Он расхаживал по гостиной, думал и злился.
«Как иногда из-за пустяков теряется весь смысл, все содержание понятия, именуемого семейным счастьем». Он никогда еще не видел жену такой, как в эту ночь, хоть и прожил с ней почти девять лет. Вот, оказывается, какие черты характера таились в ней, а ведь раньше она их никогда не проявляла. Он несколько раз громко повторил: «Раньше». Повторял так, словно что-то выплевывал. По-видимому, раньше, когда был богатым человеком, он мог делать все, что ему взбредет в голову, и никто не смел его упрекать. А теперь? Теперь считается преступлением, если он занимается самым честным делом на свете. И только потому, что у него нет денег. Что нам может сказать «уважаемый дядя Ибрагим-бей»? Разве это не он проела вился тем, что, будучи адъютантом султана, напился пьяным и на улице Чичекли был избит хулиганами? Значит, Ибрагим-бей не взял бы его в свою контору, если бы он не знал английского языка! «Спасибо тебе, Нермин, молодец!»
Утром, сославшись на болезнь, Нермин не вышла к завтраку. И без того печальный Кямиль-бей стал еще печальнее. Он растерялся, словно впервые увидел жену в истинном свете. Вероятно, он сам виноват. Почему не посвящал он Нермин в свои дела? Не может быть, чтобы она не поняла его. В последнее время он много думал об этом. Ведь до сих пор он всегда радовался, что женился именно на такой женщине, какая ему нужна.
До обеда Кямиль-бей просидел в редакции, ничего не делая, погруженный в свои тягостные мысли. Потом зашел в ресторан, пообедал и отправился в музей, чтобы как-то скоротать время до отправления парохода в Бешикташ. Так он поступал в Европе, когда скучал.
Он долго рассматривал знакомые статуи, которые хорошо знал и очень любил. Его грусть развеялась.
Когда Кямиль-бей вышел из музея, на сердце у него было легко. Он сел в фаэтон и всю дорогу думал о том, как успокаивающе действуют на человека эти неподвижные и безмолвные мраморные статуи.
Дверь открыла женщина, черкешенка по национальности — голубоглазая и ласковая, как мать. С первого взгляда она так располагала к себе, что хотелось обнять ее и поцеловать ей руки.
Хотя она и не была знакома с Кямиль-беем, но ни за что не отпускала его, пока он не выпил кофе. Все здесь наполняло сердце радостью и покоем.
Кямиль-бей сказал пароль, в котором упоминалось слово «Мурат». Она подумала, что Мурат — имя Кямиль-бея, и ласково говорила: «Сынок мой, Мурат-бей». Оказывается, ее сын Мурат служил машинистом на железной дороге.
Кямиль-бей взял ящик из-под изюма. Уходя, он решил принять меры предосторожности, но вместо этого совершил ошибку.
— Мамаша,—сказал он,— если придут полицейские и скажут, что Недиме-ханым оставила у тебя ящик, а ты передала его человеку по имени Мурат, ты должна говорить: «Нет. Ни о каком ящике я ничего не знаю». Если даже я сам появлюсь перед тобой и при людях скажу, что да, ящик я получил от этой женщины, ты все равно должна говорить: «Он врет». Поняла?
— Ты не волнуйся, сынок,— спокойно сказала женщина.— Я знаю эти дела. Мой сын перевозит в Анатолию ящики с оружием и боеприпасами. Счастливого пути... Упаси аллах от несчастья. Я всех вас поручаю аллаху... Ведь вы никого не грабите, ни на чью честь не покушаетесь. Вы боретесь с врагом. Верно, сын мой, Мурат-эфенди?
Кямиль-бей сел в первый попавшийся фаэтон. Теперь он почувствовал новый прилив сил, совсем непохожий на то чувство облегчения, которое ощутил по выходе из музея. Утром он казался себе совершенно одиноким в борьбе с преследующим его врагом. Теперь пустоту, оставленную Нермин, заполнили сотни, тысячи и даже сотни тысяч мужественных и сильных людей — матерей и просто женщин.
Но почему Нермин не такая, как они? Недиме-ханым образованная и поэтому понимает, где правда, где ложь. Ну, а неграмотная няня-черкешенка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106