Вспомнилась трагикомическая история с усами... Теперь прошлое представлялось мне в совсем ином, новом свете — возвышенно-прекрасным, мудрым, просветленным.
Я стоял и думал. Думал о том, сколько человеческих судеб перевернула эта проклятая война: одни преданы забвению, другие навеки запечатлены в памяти народной.
Солнце садилось. Закатные лучи, падая на стенд Героев, отражались от его блестящей поверхности. И мне казалось, что лицо Галины окружено золотистым ореолом...
Яблочкин опустил голову и замолчал.
Мы все поняли, что в эту минуту он был не с нами — он все еще стоял перед стендом Героев Великой Отечественной войны и вглядывался в лицо Галины.
ЖЕНА СТРЕЛОЧНИКА
На другой день все мы собрались в условленное время без опоздания. Видно, наша затея увлекла нас. Заглянуть в чужую жизнь всегда интересно, поскольку прошлое человека, даже самого незаметного и незначительного, помогает разобраться и в собственной жизни.
Лейтенант Сенаторов, который должен был рассказывать о себе в этот вечер, заметно волновался. Я прежде не встречался с ним и теперь знакомился впервые.
Парень лет двадцати двух, миловидный, румяный и голубоглазый, широкий в плечах, с зачесанными назад русыми волосами, он был, на мой взгляд, привлекателен. В нем угадывались обходительность, деликатность, нравственная чистота.
Он тоже начал с того, что вкратце рассказал о своем прошлом.
Сенаторов родился и вырос в Саратове. Отец его был агрономом в колхозе, ушел на фронт, как только началась война, и сразу же пропал без вести. Мать работала учительницей в селе.
Юноша успел закончить механический техникум за месяц до начала войны. Призванный в армию, он был зачислен курсантом военного прожекторного училища.
Через восемь месяцев он уже оказался на фронте и обслуживал со своим взводом зенитный бронепоезд. В то время к каждому такому бронепоезду был прикреплен прожекторный взвод.
— Не знаю, что и рассказывать, с чего начать,— развел руками лейтенант.— Если говорить об отношениях с женщинами, я ничего не могу припомнить смешного или занимательного. Да и знал я близко всего лишь двух. Одна была моя бывшая невеста — она бывшая потому, что за другого вышла. Другая — замужняя, с детьми. Познакомились мы недавно, но я уже с ней расстался. С этой, второй, получилась у меня история не то чтобы смешная, а скорей, я бы сказал, печальная до слез. Ну, до того неприятная, что, как вспомню, делаюсь сам не свой.
— Вот давай эту самую историю и расскажи,— подбодрил его Кругляков.
— Да и поди разбери, что смешно, что печально. В смешном всегда найдется что-то печальное, а в печальном — смешное.— Пересыпкин, довольный своим замечанием, окинул нас победоносным взглядом.
— Мой взвод состоял из трех отделений. В каждом отделении — по одному прожектору-искателю и одному сопроводителю...
Мы все невольно с усмешкой переглянулись. Сенаторов говорил так, словно отчитывался перед нами или читал лекцию о прожекторной службе.
Однако над молодым лейтенантом сжалились, никто не прервал его.
— Прожектор-искатель ищет в небе самолет. Как поймает, сопроводитель тотчас же перекрывает своим лучом луч искателя в той точке, где находится пойманный самолет. Если у других сопроводителей нет иной задачи, то и они к ним присоединяются. А если появится новый самолет, то искатель оставляет уже накрытый объект на сопроводителей, а сам ищет вновь появившуюся цель.
— Вот спасибо! — все же не выдержал Пересыпкин.— Наконец-то я узнал, как действуют прожектора... Но какое все это имеет отношение к женщинам?
— Не мешай! — цыкнул на него Кругляков.
— А такое,— ответил Сенаторов,— что именно по этой причине мой взвод был разделен на три части. И каждое отделение выбирало позицию на расстоянии двух-трех километров друг от друга. Я находился обычно при главном прожекторе. Но следует заметить, что в каждом отделении всего по четыре, по пять человек, а с четырьмя, с пятью легче свыкнуться, нежели с целым взводом. Вот потому-то эта женщина скоро с нами освоилась и приходила ко мне без стеснения... Поняли наконец?
— Да что тут поймешь? — пробурчал капитан Яблочкин.— О какой женщине речь? Куда она приходила, зачем? Рассказывай все по порядку, чтобы можно было разобраться,— сказал он строго.
— Хорошо,— согласился лейтенант.— Дело было так. Я с одним из моих прожекторных отделений стоял на краю села, поблизости от железнодорожных стрелок и домика с красной крышей, притулившегося у самой железнодорожной насыпи...
— Да брось ты эти проклятые прожектора! — посоветовал Докучаев.— О себе говори: что с тобой было, ну и о чувствах своих, что ты переживал, чего добивался. Понятно тебе?
— Понятно. Только погодите, не мешайте, а то совсем с толку меня собьете... В этом казенном домике жила семья стрелочника, семь человек — ни больше ни меньше...
— Вот так,— смягчился Яблочкин.— Говори от души, смело, просто. История — такая хитрая штука, что сама заставит себя рассказать, если, конечно, это стоящая история, а не пустая трепотня...
— Хозяина звали Семеном. Он был потомственным стрелочником, до войны тоже работал стрелочником. А когда дела повернулись круче, когда фронт докатился до самого его села и железнодорожников стало не хватать, его отправили на курсы машинистов, потом поставили машинистом на паровозе. А на должность стрелочника вместо него определили его мать. Она и до того помогала сперва мужу, погибшему в самом начале войны, потом сыну, и дело это знала не хуже, чем они.
Семен овдовел еще до войны. Жена его умерла от сердца и оставила на руках мужа двух малолетних девочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114