Чуть позже Давид узнал голос Фрица Андермана, что далось ему сравнительно легко, ибо голос гремел из четырех огромных репродукторов и лишь потому не приносил удовлетворительных результатов, что звук, страдая от неудачного расположения четырех акустических приспособлений по углам огромной площади, вполне мог сойти за магнитофонную запись легней грозы средней силы.
Спустя шесть лет Давид впервые увидел Фрица Андермана, и то на короткое время; после чего прошло еще четыре года, и Фриц Андерман стал его учителем в партийной школе, свирепым педагогом, обхождение которого никак не воодушевляло Давида напоминать о давнем знакомстве. А когда он все-таки впоследствии решился, оба поначалу очень смеялись, но потом опять до хрипоты спорили о той самой личности из прусской военной истории.
В конце концов Давид стал чаще встречаться с Фрицем Андерманом, главным образом как журналист с министром, а вот теперь они сообщники по одной положительной интриге в пользу зав отдела кадров Каролы Крель.
Но в начале начал был все-таки Василий Васильевич Спиридонов, майор Красной Армии, комендант города и старый знакомый Иоганны Мюнцер по ее «великим временам».
Выглядел он так: широкоплечий, круглоголовый, атлетического сложения, размер воротника — сорок четыре, глаза светлые, нос картошкой, волосы редкие, цвет лица темно-коричневый до середины лба, свежевыбрит, плечи и живот борца в летах, хотя
возраст определить трудно — сорок пять с пятилетним допуском ту или другую сторону, темперамент, судя по общему виду, сличался резкими колебаниями, а потому не рекомендовалось [спытывать его на себе: может, признает другом, а может, вздернет на виселицу.
Охотно верю, подумал Давид, когда Пентесилея повелела, тобы в ее госте он признал настоящего человека и одного из ее лучших друзей, в этом я не сомневаюсь, подумал он, вы оба как нельзя более подходите друг другу.
И тут же настроился на патетические порывы; натренировать-я он успел, будучи ближайшим сотрудником Иоганны, и знал, [его ожидать, если ему в самый разгар работы вручали предписание явиться к редактрисе.
— Вот тебе мой референт, Василий Васильевич,— объявила иоганна,— он к твоим услугам. А ты, Давид, приготовься >гвечать товарищу Спиридонову, он был на докладе у генерала, а теперь пришел навестить меня, он майор.
Товарищ майор придирчиво оглядел Давида и кивнул. Что >ы ни сообщила ему Иоганна о своем референте, теперь, казалось, ему все стало ясно.
Он пожал руку Давиду и спросил:
— Как состояние твоего здоровья?
— В порядке, в порядке,— ответил Давид.
— А как чувствуют себя твои уважаемые папаша и мамаша? Давид покосился на Иоганну, та спокойно глядела на него,
покачивая синей ногой; Давид ответил:
— Спасибо, ничего.
— Вот и хорошо,— сказал майор,— мы, значит, познакомились. А теперь небольшой вопрос...
Он замолчал, казалось, он ищет подходящее слово. Взгляд его юмрачнел, он что-то шептал, словно пытался побороть дурные воспоминания; слетавшие с его губ слова, едва слышные, но с угрожающими нотками, звучали как проклятье, которое рвется 13 глубины души, но, видимо, проклятье совсем особое, подумал ^авид; благодаря общению с русскими солдатами Давид получил 1екоторое представление об их искусстве сквернословия. Крепкое словцо, что сквозь зубы процедил майор, было, надо думать, эранью весьма ограниченного хождения, присущей, возможно, Иркутску или изобретенной жителями Казани, во всяком случае, никогда раньше Давид подобного выражения не слышал, ему еще 1и разу не доводилось слышать русское проклятье, которое шучало бы как «фрицандерман»!
Прежде чем Давид успел осмыслить новый для него идиома-гический оборот, Василий Васильевич Спиридонов задал ему неожиданный вопрос:
— Что тебе известно о Мольтке?
Тут уж Давид не покосился, а вопросительно уставился на Иоганну, и она уже не просто глянула на него в ответ, она заговорила:
— Я, по правде говоря, не очень довольна, что тебе известны подобные факты, ибо они занимают в твоей голове место, в котором с большей пользой могли бы разместиться, стоящие сведения, но я знаю, что тебе известны эти военные дела, вот тебе случай изложить их здесь сейчас моему советскому другу. Так излагай же их, Давид!
Прежде чем излагать, Давид поспешил убедиться, что речь идет не о Мольтке из битвы на Марне, а о Мольтке Кёниггреца и Парижа, и тогда стал излагать, и как он излагал!
Начал он свое сообщение, правда, очень осторожно, поскольку помнил, что советские офицеры в принципе не слишком-то высоко ценили немцев, сведущих в военной науке, но, раз уж сверх просьбы майора имелся еще и приказ Пентесилеи, он очень скоро забыл об осторожности и, отступив под натиском долго скрываемых знаний, открыл заветные хранилища и стал выкладывать свои запасы, как в ту пору, целую вечность тому назад, когда привел в удивление и негодование дядю Германа, фельдфебеля Грота из Ратцебурга, сообщив ему, что гениальный стратег великой Пруссии был не только датским офицером, но и военным пособником одного из турецких султанов; как в ту пору, когда Давид-меньший сын в борьбе с учителем Кастеном благодаря специальным познаниям по разделу «Наши великие немецкие мужи» и подразделу «Полководцы» завоевал авторитет среди одноклассников; как в ту пору, у мастера Тредера, когда он сумел связать продажу ружья Шасспо, модель 1866 года, с басней, будто именно из этого ружья под Парижем был произведен прицельный выстрел в графа Мольтке, что, в свою очередь, дало повод мастеру на протяжении всей торговой сделки говорить только о «знаменитом смертоносном оружии»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149