Конечно, если бы кто из домашних оказался свидетелем Витенькиных занятий, он сгорел бы от стыда, он даже мысленно не мог себе представить, чтобы Лелька, например, мать или отец заглянули бы сейчас в этот зальчик. Но ему самому, без свидетелей, было тут хорошо. Конечно, он все время помнил о Марианне и вообще обо всем, но здесь, среди ребятишек, это не так мучило его, как-то отодвигалось в сторонку, оттеснялось подальше от него. После занятий Витек не сразу уходил, он немного беседовал с малышами, тоже было интересно. Он знал уже многих по фамилиям, ему нравилось называть их поименно. Его маленькие друзья, эти потешные клопы, окружали его после занятий, пищали, лезли с вопросами и даже цеплялись и держали его за брюки, он с удовольствием чувствовал, когда разговаривал с кем-нибудь из них, как сзади пара или тройка цепких ручонок держала его, теребила за штаны.
— А что это у тебя, Телькин? За спиной?
Телькин, круглощекий помидорчик, вынул из-за спины собаку.
— Это мой Барбос. Он очень пушистый, поэтому я начал учить его разговаривать.
Все прыснули со смеху, подняли крик, кто-то совал вперед свою собаку, раз уж зашла речь о собаках.
— А у тебя кто? — спросил Витенька у другого владельца собаки.
— Тоже собака.
— Как зовут ее?
— Су-учка.
Опять крики и смех заслонили все, ничего не понять, не расслышать.Ему было хорошо. И особенно хорошо оттого, что никто этого не видел и не слышал.Дома опять он страдал. Валялся на тахте, смотрел в потолок и страдал. Телефонный звонок сбросил его с тахты, в два прыжка он оказался в прихожей, у аппарата. Звонил Феликс. Он был настоящим другом.
Они встретились в Центре, обменялись нежными тумаками и пошли к знакомой Феликса.
— Кто она, я тебе не скажу,— объяснял Феликс,— сам не знаю. Может быть, стенографистка высокого класса, может, переводчица, может, первая советница председателя Организации Объединенных Наций, муж ее — король Йемена, а может быть, бывший президент Франции, а может быть, его нет и вообще никогда не было. Ни о чем ее не спрашивай, она все, что найдет нужным, скажет сама. Расспрашивай о Париже, о Сьерра-Леоне, об окрестностях Санта-Крус. О чем угодно, только не о ней самой. Вообще, ты сегодня будешь гостем Прекрасной Незнакомки.
За внешним приятельством, за кажущейся легкостью отношений между Феликсом и Витенькой таились глубокая приязнь друг к другу и полное доверие. Не высказывая вслух, Витенька высоко ставил ум Феликса, дорожил его дружбой и втайне гордился ею. Феликс так же втайне верил в пока не раскрытый, грядущий Витенькин талант. Занимаясь еще в школе, в историческом кружке, он подготовил реферат по древнему Новгороду и недавно, будучи уже студентом историко-архивного института, опубликовал в историческом журнале первое свое исследование, первый опыт «К вопросу о грамотности жителей древнего Новгорода». И над этой ученой статейкой «К вопросу...» Феликс написал: «Гениальному поэту и мыслителю Виктору Мамуш-кину от гениального историка российского народа». Тогда же, презентуя Витеньке свою работу, он говорил:
— У меня, Витя, замысел. Хочу пройти по следам историков от Скифии до нынешних дней, весь путь российского племени. У меня есть подозрение, что тут невпроворот вранья. Жизнь свою посвящаю расчистке этого пути.
— Ну, ну,— сказал Витек, улыбаясь, а самого в эту минуту захватывал мощный прилив восторга перед другом.
Витек любил своего друга. Ему нравилась и новая внешность Феликса, изменившаяся после школы. Теперь он был одет как-то фундаментальней, отпустил баки по моде, и смоляные, отливающие синевой колечки покрывали его щеки и подбородок. Витенька сказал, что теперь он похож на сына Моисеева, Исмаила, который народил одно из величайших племен Земли, исмаилитов. Нравилось, что за сильной, почти потрясающей внешностью Феликса-Исмаила имели место глухой невыразительный голос и нежное сердце.
Они поднимались по лестнице, пренебрегли лифтом. Лестница, как и дом, была старой, широкой и сумрачной, окованной по углам еще царским железом. По ее тяжелым и мрачным ступеням можно спуститься только в ад, но Витенька и Феликс не спускались, а поднимались на третий этаж.
Им открыла ослепительная женщина. Ангельским Гголосом она приветствовала юношей, попросила раздеться и следо вать за ней. В небольшой столовой, прямо перенесенной без всяких изменений со страниц иллюстрированного журнала, хозяйка, положив нежные руки свои на плечи Феликса, усадила его в кресло для отдыха, остановилась перед Витенькой, бесцеремонно разглядывая и любуясь им. Наглядевшись, сказала:
— А ты, Виктор, вполне молодец! — И тоже усадила в кресло.
Витенька был немного растерян и не знал, нравится ему или нет эта женщина и то, что они пришли сюда. Пока он Смотрел на все, как на представление или как будто читал книгу, хорошую или плохую — тоже не знал, и была в нем настороженность: что будет дальше? Женщина была легкой, сухопарой и роскошной. Роскошной ее делали удивительно красивые, певучие движения, яркий рот и главным образом ее брючный костюм из легкого, поблескивающего материала, раскрашенного так ярко, такими немыслимыми павлиньими хвостами и зоревыми вспышками, что кружилась голова. За просторной, навыпуск, блузой угадывалась тонкая талия, сильное и "гибкое тело. В светлых волосах, уложенных едва заметными волнами, пряталось солнце. Лицо чистое, юное, без единой морщинки. И ангельский голос.
Вскоре пришла подружка, гладко прилизанная брюнетка, очень милая, почти очаровательная. Хозяйку звали Эмилией, подружку — Ташенькой.
Незаметно был сервирован стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91