Это слово «плакали» он повторял с каким-то озлоблением, но во время присяги так смешался,— рука на евангелии дрожала,— что едва выговаривал положенные в данном случае слова.
Надо было во что бы то ни стало прервать слушание дела, отложить его на возможно более долгий срок. А в этот момент для Майсторовича это означало то же, что и проиграть процесс,— он оставался без денег. Но перед угрожавшей ему опасностью окончательно потерять наследство он не мог колебаться. Волнение его улеглось. Появилось холодное спокойствие. Сомнений не может быть: чтобы добраться до наследства, надо свалить Деспотовича; чтобы свалить Деспотовича, надо обеспечить фабрику; а чтобы обеспечить фабрику, надо удовлетворить домогательства Шуневича. Получался заколдованный круг. Майсторович теперь ясно сознавал, что все его интересы заключены в этом кругу, и в то же время всем своим существом противился стремлению втянуть его в этот круг. Мысль, что выпуск обуви попадет под контроль общественного мнения, казалась ему нелепой. Он нагнулся к старшему адвокату.
— Требуйте экспертизы докторских заключений. А когда мы их получим, то запросим мнение медицинского совета.
— Но... ведь это затянет дело!.. Вы же утром...
— Утром было одно, теперь другое. Результат процесса для меня сомнителен. Мы должны саботировать. Если я не могу выиграть его теперь, когда мне нужны деньги, то это еще не значит, что я должен проиграть его вообще! Понятно?
Он надвинул котелок и спешно покинул зал. Что за болваны! И вот с такими людьми он принужден иметь дело!
На улице Майсторовича встретило тихое сентябрьское небо; голубоватые испарения дымились над мокрыми тротуарами. Он впал в грустное настроение. Отпустил машину и пошел пешком, замкнувшись в себе, ни о чем определенном не думая. Неясные и бесформенные мысли проносились в голове, то возникая, то исчезая, словно светлячки; томило какое-то неопределенное желание. Шел неуклонно вперед, вразвалку, сам не зная куда. Он был подавлен. Его окружали люди и предметы, непонятные для него. Настали другие времена. Раньше достаточно было быть сильным. А теперь все идут вместе, друг от друга зависят, связаны друг с другом. Чтобы идти в ногу, надо стать в шеренгу. Примкнуть. Надо делать уступки направо и налево. Делить рынок. Сговариваться относительно цен. Даже хуже — соглашаться на установленные цены! Покупать сырье там, где укажут те, кто дает тебе деньги. Все мучительные и тяжелые переживания последних лет обусловливались тем, что он не мог достаточно быстро приспособиться к новым временам, не понял их сразу, да и не хотел понять. Виной тому была его удачливость! Все, что бы он ни замыслил, всегда ему удавалось. Вот он и возгордился. Решил, что преуспевает потому, что все знает, все может. Все советы считал глупыми, всех людей — ниже себя. А теперь, как ни крутись, а приходится признать, что Драгич Распопович прав. Гадина! Мягкие сумерки душили его. Он вспомнил о процессе:
— Сколько мучений, сколько мучений!
Он брел вперед подавленный. Почувствовал голод. Опомнился и зашел в закусочную. Пиво его немного подкрепило. Стал выбирать, что бы поесть. Прожевал несколько бутербродов, потом ему подали поросячью ножку. Во время еды взгляд его упал на телефон — в самом углу, за стеклянной перегородкой. В закусочной никого не было. Майсторович оставил недоеденную ножку, неловко вытер руки одну о другую и зашел за перегородку. Все это он делал как во сне, хотя и вполне сознательно. Снял трубку, назвал номер. Сердце стучало ровно и спокойно. Жизнь в нем била ключом. Послышался густой мужской голос. По телу Майсторовича пробежала легкая дрожь.
— Алло, кто это? Шуневич? Очень хорошо. Говорит Майсторович. Здравствуйте. Вы догадываетесь, по какому поводу я звоню. Да? Ну и отлично... Есть ли какие-нибудь новости? Как? Нет, послушайте, Шуневич, я в курсе дела. Конечно, так лучше. Сегодня я не могу. Так денька через два. Нет, не у меня, а у Драгича. Почему? Да я и так бываю там почти каждый день. Идет, до свидания.
Есть уже не хотелось. Майсторович вышел на улицу и зашагал дальше. Ни малейшего ощущения горечи,
хотя он сделал то, чему противился столько лет. Наоборот, этот первый шаг принес ему облегчение. И все-таки он вздохнул:
— О господи, сколько мучений, сколько мучений!
Он вдруг очутился перед темной махиной своей
фабрики. Ее глухая стена тянулась вдоль всей короткой улицы. Эта улица — скольких усилий стоило ему добиться, чтобы ее проложили на задворках фабрики! Комитеты, заседания городской управы, решения, вмешательство депутатов и министров, нападки в печати, будто он сам скупил все участки, как ему было выгодно, а теперь продает их городу тоже по сходной цене, что городская управа дерет за них цену вдвое большую, чем Майсторович, чтобы дать его фабрике выезд на другую сторону.
Эти воспоминания его подбодрили. Он приосанился. Не вышло одним путем — выйдет другим. Одно его тяготило в эту минуту: необходимость признать себя побежденным перед Распоповичем. Гадина! Он завернул за угол и очутился у главного входа на фабрику. Яркая лампочка освещала большие чугунные ворота, две калитки и золотые буквы над ними. За этими освещенными воротами возвышалась мрачная и темная махина главного здания фабрики. Ни малейшего шума. Только на втором этаже светилось одно-единственное окно. Майсторович, зажмурившись, представил себе и то, чего не было видно, чуть заметно улыбнулся и толкнул калитку. Но прежде, чем затворить ее за собой, погрузиться во мрак, он подумал:
— Эх, черт возьми... Ну, конечно, вот что получается, когда надеваешь носок сперва на левую ногу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165