«Мама, хочу к тебе!» — этого слабого голоска довольно было, чтобы вернуть меня к жизни. Я открыла глаза. Ты протягивал ко мне ручонки из колыбели, и я обняла тебя как безумная, прижала к своей груди и с тех пор всегда дрожала над тобой: вся моя жизнь в тебе.
Заканчиваю. В комнате была щемящая сердце пустота, все еще чувствовалось страшное дыхание смерти. Мы сидели молча. Вдруг вошел Влаурда в меховой шапке, надвинутой на уши, и подал мне какой-то документ. Ничего не видя от слез, я передала его матери. Какая мерзость! Стева Вукович, учитель, сообщал мне, что совет назначил его исполняющим должность директора, а потому он требует немедленно вернуть школьные стулья, которые я взяла в тот страшный день без разрешения и еще не возвратила после смерти мужа. Этот документ он просил подписать. В глазах у меня потемнело, я схватила бумагу, изорвала ее и бросила на пол.
Так начался мой горький вдовий век.
Байкич едва мог закончить чтение: он читал усталым голосом, еле слышно и без всякого выражения. Александра сидела неподвижно, бледная, с горящими глазами. Байкич искоса на нее посмотрел, и ему вдруг стало стыдно: зачем он прочитал ей все это? Вся эта трагедия, безыскусно изложенные и священные для него переживания должны были остаться похороненными в семье, в жестяной коробке от табака. Александра вздрогнула.
— Положите рукопись на место.— Она помолчала, а потом прибавила: — И, может быть, лучше, если вы не скажете вашей маме, что прочитали ее... В особенности, что вы ее прочитали кому-то постороннему.
Она покраснела. Байкичу стало не по себе, хотя Александра и была ему в эту минуту необычайно дорога.
— А Деспотович? — проговорил он с волнением.
Александра подошла к печке и прислонилась к ней
спиной; ей хотелось тепла. Он повторил вопрос. Она с трудом ответила:
— Не знаю... не знаю, это свыше моих сил, я боюсь что-нибудь сказать!
Было уже девять часов. Байкич собрал бумаги и двинулся к двери. Александра пошла следом за ним. В маленькой передней она его остановила и обеими руками пожала ему руку. Колокольчик на двери прозвенел на первой ноте.
— Обещайте мне, что ничего не предпримете, не посоветовавшись со мной, прошу вас, обещайте!
Из коридора дуло холодом. Александра поежилась:
— Обещаю... это я вам обещаю...
Байкич нагнулся, прикоснулся губами к ее руке и быстро вышел.
Он был уже на улице, когда колокольчик прозвенел на второй ноте.
Несколько недель спустя, взглянув на настольный календарь и убедившись, что сегодня срок платежа по одному из векселей, Деспотович снял трубку и попросил нужный ему номер.
— Говорит Деспотович. Да, сегодня срок. Как? Не понимаю. Учли? Где? Кого? Но это же скандал, это свинство, что я, умер, что ли? Разве у меня нет обеспечения? Мы еще об этом поговорим официально.
Он с шумом бросил трубку. Отошел от стола. Его смуглая кожа не обладала способностью бледнеть или
краснеть: лицо его было пепельно-серым. Он вдруг остановился, подбежал к большому письменному столу, отомкнул ящик и стал перебирать бумаги. Потом вспомнил, что листок, на котором были записаны сроки, он забыл в кожаном бюваре. Он рассматривал его и что-то записывал, когда в комнату вошли, и он быстро сунул листок под бювар. И забыл о нем. Рывком он поднял бювар: листок, слегка помятый, лежал на месте. Деспотович вздохнул с облегчением. Но тут же его охватило предчувствие. Он стал вызывать своих кредиторов одного за другим. И уже после второго разговора ему все стало ясно. Его бросило в жар. Он закурил, чтобы успокоиться, но сразу швырнул сигарету. Он даже не мог ругаться. Как полоумный он схватил телефон и назвал номер Майсторовича. На дворе было сыро, аппарат трещал и гудел.
— Говорит Деспотович, алло...
Но его прервал смех — на том конце провода смеялся Майсторович.
— Ах, это вы! Знаю, знаю. Видите ли, господин министр, это вам за уголь. И за карикатуру. И за завещание. Алло, минуточку! Если цена моей обуви может зависеть от общественного мнения, алло... да... почему бы и общественному мнению не зависеть от моей обуви? Обувь «Стелла» теперь очень солидна... почему бы делу и не повернуться несколько иначе?
И, прежде чем Деспотович успел что-либо произнести, Майсторович положил трубку.
ЧЕРНОЕ-БЕЛОЕ
Все было выполнено, как задумано: гроб, костюмы и прочее были заблаговременно доставлены в специально снятую комнату; в день бала вся компания — Миле, Кока, Станка, Веса Н. и Сверхштатный — собрались к девяти часам в чрезвычайно повышенном настроении. У бокового подъезда гостиницы в темной ...ой улице Главички-младший, который после смерти старика служил у Распоповичей, ожидал в машине. Около десяти Веса Н., на ним Сверхштатный спустились в залы посмотреть, как все выглядит... Кое на ком были красивые костюмы, выделялись группы булочников, трубочистов, белых и черных пьеро, но по оригинальности ни один костюм, ни одна группа не могли идти в сравнение с их
выдумкой. Это их успокоило и привело в хорошее настроение.
Кока сидела возле Станки, лежавшей на диване, обняв ее за талию и наклонившись к ее горящему уху, что-то ей доказывала. Миле с помощью двух остальных мазался черной краской. Они ждали наступления полночи.
Здание Гранд-отеля, большое, роскошное, было построено недавно, отель еще не вошел в моду и не имел своих постоянных посетителей. Тут останавливались и депутаты, и певцы в концертных турне, и богатые туристы, которым требовались номера с ванной и холодной и горячей водой, и коммивояжеры, и иностранные агенты, и крупные торговцы из провинции, и знаменитые хироманты и предсказательницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165