Да, наверное, это все-таки было в «Сет». Был и еще один раз, на дне рождения у Паломы Пикассо. Нет, скорее на свадьбе Лулу де ла Фалэз, которую газеты называли «музой Ив Сен-Лорана», и Тадеуша Клоссовски де Рола, сына Бальтуса. Устроена она была на небольшом острове в Булонском лесу, в июне, и это был последний большой праздник десятилетия, впрочем – и века тоже: потом начиналось совершенно иное время, совершенно иное. Представив свои пригласительные билеты охране, экипированной радиотелефонами, гости садились в лодки, кормчий доставлял их на остров и там их встречали молодожены на небольшой аллейке, ведущей к Островному дворцу, который кутюрье, к вящему своему удовольствию, взялся украсить к празднику: он развлекался как дитя, украшая дворец, развешивая накануне свадьбы полотнища кретоновой бумаги, ткани, прозрачные драпировки.
В пять утра Шарль вышел прогуляться к пруду и издали увидел Сен-Лорана, который в одиночестве, стоя на коленях, тихонько и осторожно беседовал с утками, устроившимися напротив почти полукругом.
На мгновение он отвлекся, слегка отвернувшись вправо от сцены. Это было невозможно себе представить, но он был уверен: Ингрид могла это увидеть, она как никто «чувствовала» зал, и тогда он вообразил себе, как «может быть, заметив, что меня отвлекла от сцены высокая и красивая блондинка, она фальшивит или просто останавливается, спускается со сцены, проходит по залу и дает мне пощечину – разве такого не может быть?» Во всяком случае, он всегда представлял себе худшее, по крайней мере в отношении самого себя. «Но почему мне так всегда нравились подобранные, затянутые в ракушку и украшенные черным черепаховым гребнем волосы или когда их заплетают и убирают вверх черной бархатной лентой?» Хичкок действительно очень хорошо снимал блондинок с такими прическами: затылок, спина, шея, он делал крупный план, снимал в движении, потом короткий наезд, очень крупный план: огромный киноаппарат «Митчелл» – черная машина, поставленная на тележку и рельсы, сверху – длинный объектив, машина плавно перемещается, ищет – медлительная оптическая погоня за дичью, – находит, кадрирует: голова, только голова, ничего и никого вокруг, голова и хрупкая шея, как добыча, бросающая вызов, и волосы – узел с черной бархатной лентой…
Шарлю надоело, ему хотелось, чтобы эта женщина обернулась, он хотел видеть ее лицо, соблазн был невыносим, Шарлю чего-то не хватало, от него что-то скрывали, и не только что-то, но и кого-то, скрывали не специально, а просто так, по простоте, по наивности. Чертовка! Чертова блондинка! Она скучала. Чтобы понять это, не надо было видеть ее лица, спины – достаточно, по ней можно было заметить и то, насколько она раздражена.
Скука, холодный профиль, лед снаружи, пламень внутри: Шарля это погружало в мечты. Одна его подружка, Сюзи, девушка по вызову, говорила: «Лучше всего трахаются фригидные, потому что они ищут и не находят, и тут все средства хороши, все для того, чтобы хоть раз испытать оргазм».
Она, конечно, предпочла бы оперу, и наверное, они долго выбирали вместе с этим типом: в Опера-Бастий давали «Кавалера розы» с фантастическим меццо-сопрано, о которой критик «Монда» писал: «Эмоции переполняют ее, а признание в любви в ее устах поставило все сердца на колени!» Шарль долго пытался представить себе сердце на коленях и вынужден был отказаться от этой затеи. И в конце концов, чтобы «немного развеяться», они выбрали Ингрид Кавен, которой критики пели дифирамбы. «International Herald Tribune» поместил на последней странице ее фотографию с заголовком «She is the toast of Paris». Колетт Годар в «Монде» писала, что «она уникальна».
Он предоставлял этой женщине еще одну возможность: он знал, что сейчас Ингрид, на следующем куплете, уйдет с середины сцены, влево, почти до самого рояля, и изменит ритм до быстрого крещендо. По логике эта кривляка должна будет наконец повернуть голову, чтобы проследить за ней взглядом. Не тут-то было! Блондинка упорно не поворачивалась! Шарлю это надоело, он должен был увидеть ее лицо, она должна обернуться, повернуться. Он слегка наклонился вперед, к ее правому плечу, вдохнул аромат духов: это были Envy от Гуччи; он узнал запах, потому что натолкнулся на рекламу в Vanity Fair – две страницы были специально склеены, и когда вы разъединяли их, миниатюрный пробник разрывался, и аромат… не оставлял вас, пока вы не закрывали журнал. Духи дурманили Шарля, он наклонился ближе. Еще ближе… еще… еще! Как можно ближе к уху этой чертовки с прической, что сидит впереди: пушок на коже, выступающие сухожилия шеи; он коснулся щекой бархата ленты (пошевелись она в этот момент, он мог бы поцеловать ее) и прошептал прямо ей в ухо, прямо в его раструб: «Привет тебе от Альфреда!» Шарль очень быстро распрямился и, не отрывая глаз от сцены, просто втиснулся в спинку кресла. Она резко обернулась, и он увидел ее. Прямо перед собой. Анфас.
Проклятие! Перед ним была другая женщина. Вышедшая в тираж красавица. С лица убраны все волосы, стянуты сзади в узел. Увядшая красота еще жила в этом лице, в его глубине, она была замаринована, высушена, но прежний дух ее еще витал, как в опустевшем складе. Она обернулась. Когда-то она должна была повернуться.
Но до того, как она сделала это, Шарлю казалось, что эти стянутые сзади волосы принадлежат женщине а-ля героиня Хичкока – авантюристке, девушке с обложки, и эти волосы, которые оставляли открытым все лицо, только и ждали, чтобы их привели в беспорядок. Однако перед Шарлем оказалось лицо и волосы другой героини – суровой медсестры, гувернантки, матери: волосы стянуты назад из соображений гигиены, чтобы не распространять бактерии, чтобы придать себе более строгий вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80