«Игра в любовь»: СовА; М.; 2005
ISBN 5-9705-0025-9
Аннотация
Если женщине за …, то не просите ее подумать о душе, ведь жизнь только начинается! А вдруг там за поворотом повстречаешь самую большую и чистую любовь…
Дерзкие и остроумные рассказы молодой и талантливой писательницы Ксении Духовой о девочках и девушках, женщинах и старушках, для которых любовь – игра. И в вечном хороводе жизни они не перестают мечтать об этом…
Ксения Духова
Игра в любовь
ТЕНИ НА СТЕКЛЕ


Игра в любовь
Есть ли на свете хоть что-то, кроме желания увидеть море? Люди перемещают себя в пространстве, глотают чужеземную пыль, раздражают жителей некогда тихих приморских городов, движимые лишь одной маниакальной идеей. Увидеть море. Некоторые говорят о пользе целебного йодистого воздуха, кому-то приятно тешить себя мыслью о солнечных ваннах. Вернувшись, все хвастают удачным отдыхом и восстановленным здоровьем. Но все это – не более чем общеизвестные правила хорошего тона. Не надо говорить о суете, разочаровании от грязного прибоя и усталости. Иначе, зачем вы поехали на море? Работали бы себе в душном кабинете, имели бы свой привычный бледный вид и стонали бы дома.
Море – это квинтэссенция летней глупости и бесшабашности, прожигание жизни и хмельная романтика по дешевке. Конечно, еще лучше – океан, но это уже из другого сериала. Ступени роскошной жизни от моря с его чахлыми чайками возносят нас к океану, яхтам и белым штанам Остапа Бендера. Нет, мы и море-то видели по профсоюзной путевке, а океан вообще был синонимом слова «миллионер».
Слова «когда я стоял на берегу океана» обыденно и буднично мог произнести Сенкевич, существующий только в анекдотах мифический капитан дальнего-дальнего плавания и коренной житель Рио-де-Жанейро. Никто из них на моем жизненном пути не попадался, поэтому слово «океан» до сих пор сладкой истомой набрасывается на меня и выкручивает горло счастливым спазмом. Так же, как запах жареной картошки и ландышей.
Самое счастливое время – это с жареной картошкой. Самое несчастное – с ландышами. И то, и другое сохранилось только запахами. Никаких других артефактов нет и быть не может. Потому что и счастье, и несчастье – были ворованные. Начало семидесятых, сравнительно сытые и веселые годы, с заливистыми голосами на праздниках, первомайскими гулянками, сдаванием в ломбард единственных золотых сережек за неделю до зарплаты и радостным возвратом их обратно. И – бараки, бараки, бараки… Ровными рядами – деревянные постройки на заводских территориях. Жизнь даже с деревенской не сравнить по степени открытости. Там хоть в своей избе можно было укрыться, а здесь – только стены, непрозрачные лишь для глухонемых, да длинный-предлинный коридор. Кто с кем сколько спит, кто чем мужа кормит, у кого дети плачут – все по клеточкам разрисовано. Каждая вынесенная за дверь тряпочка обсуждается так легко, словно ее специально напоказ выставили. Чужие мужья ругаются с соседками, как свои, но с оглядкой – как бы жена не заметила. Если чужой муж лучше своего – его ругают жалеючи и подносят стопку с утра. Опять же – с оглядкой. Уже на своего.
По субботам у всех гости. Кто не с гостями тот сам в гостях. Пытаться спать или книжку читать – бесполезно: стены резонируют от голосов со всех сторон, звона бокалов и топота ног чуть позже. Ноги у всех крепкие, рабочие, варикоза еще не знающие – каждую неделю кто-нибудь меняет половицы, хрустнувшие под озорной пяткой.
И на фоне этого – наша студенческая компания – разномастная, бедная, шумная. Коронное блюдо на всех – это картошка жареная. Две чугунные сковороды в наследство от бабушки, деревенского засола огурчики и медицинский спирт в аптекарских склянках. Спирт разводили с точностью до градуса будущие медики, огурчики резали и за хлебом бегали девочки-филологи, а я всегда жарила картошку. Почему-то моя картошка сражала всех наповал с первого раза, и пришлось нести бремя всеобщего кормильца. В это время в комнате накрывали стол, разводили спирт, бренчала гитара, все знакомились, флиртовали, приглядывались, танцевали даже. А я стояла как Наполеон, командовала войсками в лице двух чугунных сковородок и разговаривала сама с собой. Поначалу было обидно: на кухню забегали только спросить – скоро ли? Потом стало привычно, тем более, что обделенной мужским внимание я себя не чувствовала. Его вообще не было. Только если хмельные попытки сказать мне комплимент: «Какая вкусная у тебя картошка получается! Как повезет твоему мужу!»… Я все ждала, что вот-вот и кто-нибудь предложит мне жарить эту картошку до скончания века. Но такая мысль, даже если и появлялась, то быстро проходила при взгляде на моих подруг.
В моде в рабочих районах были девушки табуреточного типа: маленькие, крепкие, с кудряшками, громким заливистым смехом и блестящими икрами. У такой девушки непременно должны быть сильные маленькие руки и горячая выпирающая грудь. Она уверена в себе, крепка бедром и носит лодочки и креп-жоржет. Я же была похожа на девочек-моделей Келвина Кляйна, мода на которых пришла через двадцать с лишним лет. Я могла носить только майки и брюки, потому что во всех платьях у меня некрасиво выпирали костлявые коленки. Мои ключицы смущали даже всеядных студентов политехнического. Стрижка «под мальчика» являлась предметом зависти подруг, спавших на металлических бигудях. И за все мои девичьи двадцать лет у меня был только один мальчик, именовавшийся модным словом «ухажер». Он приходил в гости «на чай» со своими конфетами, долго и обстоятельно рассказывал про свою учебу в университете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33