Она нашарила в темноте свою одежду, натянула ее, раздула огонь в очаге, подкинула дровишек. Потом налила в чайник воды и поставила кипятиться. Распахнув дверь, сразу ощутила утреннюю прохладу и торопливо покрыла плечи старой черной шалью. Ее рука потянулась к гонгу, ударами в который она будила по утрам всю плантацию.
Со всей силы дергая за веревку, она устроила перезвон протяженностью в добрых пять минут, надеясь, что этим можно растормошить и мертвого. Людям предстояло в последний раз проснуться в привычных хижинах, в последний раз подкрепиться перед выходом в поле холодными кукурузными лепешками. Впрочем, в это утро поле их не ждало. Все они, за исключением Далилы, должны были перейти в чужие руки. Далила же уезжала вместе с миссис Маклин.
Ежась от холода, Лукреция Борджиа возвратилась на кухню и протянула руки к огню. Она поневоле перебирала в памяти бесчисленные дни, проведенные на этой кухне, где она готовила завтрак для Маклинов, чтобы потом, выгнав на работу невольников, заняться обедом. Да, она любила поворчать, но, оглядываясь назад, вспоминала былые времена как совершенно безоблачные. Теперь им пришел конец. Настал тяжелый день.
Поднявшемуся с тюфяка Джубо Лукреция Борджиа велела сесть за стол. Она была рада тому, что может, напоив горячим кофе, согреть его и придать храбрости. Получив приказание принести ведро дождевой воды для умывания, он вдруг заворчал было, но, возвратившись, привлек ее к себе и поблагодарил за кофе. Потом, не выпуская ее из объятий, он лишился дара речи. Она заметила в его глазах слезы, которые он храбро смахнул, прежде чем впиться зубами в горячую лепешку. После завтрака она напомнила ему, что у него остались дела в конюшне, и он ушел, поцеловав ее напоследок в знак прощания. Этот поцелуй вполне мог оказаться последним, поэтому он не выказывал ни малейшего намерения оторваться от ее рта, и ей пришлось отпихивать его обеими руками.
С помощью заспанной Эмми Лукреция Борджиа наспех приготовила завтрак для миссис Маклин и белых гостей. Потом она выставила Эмми вон, велев караулить у двери кухни и никого не впускать. Притащив из чулана-прачечной здоровенный деревянный таз, она налила в него теплой воды. На сей раз вместо опостылевшего жидкого мыла она пустила в ход душистый твердый брусок, украденный у миссис Маклин. Это мыло издавало такой приятный аромат, что Лукреция Борджиа не возражала бы понежиться в тазу подольше, но время поджимало. Она высушилась у огня, зная, что жар придаст ее коже дополнительный блеск.
В верхнем ящике кухонного буфета у нее была припрятана нижняя юбка, сшитая из мешков из-под сахара. Швы на юбке были кривоваты, зато сзади красовалась оборка. Поверх юбки она натянула свое лучшее черное платье. Шею повязала видавшим виды кружевным платком, подаренным ей миссис Маклин, зная, что эта деталь будет выгодно отличать ее от остальных рабынь. Предметом ее особых забот стал головной платок из красного батиста, который она завязала в форме тюрбана, чтобы скрыть короткую курчавую поросль на голове. Она страшно завидовала обладательницам длинных черных волос, которых была лишена, и всегда маскировала собственные, которые считала уродливыми, замысловатыми тюрбанами. Никто, кроме мужчин, деливших с ней ложе, не видел ее с непокрытой головой.
Приказав Эмми опорожнить таз, она шмыгнула в столовую, чтобы посмотреться в высокое зеркало. По ее разумению, туго накрахмаленный белый фартук придал бы ей на аукционном помосте дополнительное очарование, однако она решила пока что не надевать его, чтобы раньше времени не испачкать. Возвратившись на кухню, она собрала свои пожитки. Среди них было еще одно платье, несколько уступавшее в изяществе тому, что она надела, несколько белых передников и набор красных головных платков. Были здесь также бесформенные шлепанцы, которые она предпочитала грубым башмакам. Все это она связала в небольшой узел, обмотав его сверху одним из своих платков. Таково было все ее достояние, не считая двух серебряных долларов, полученных от мистера Маклина. Строго говоря, даже это немногое ей не принадлежало. Она ничем не могла распоряжаться самостоятельно, даже собственным телом.
Накануне, в воскресенье, Джубо и еще несколько мужчин под предводительством Перри и Синклера возвели у конюшни, в тени виргинских дубов, деревянный помост. Сооружение имело шесть футов в высоту и было довольно широким. В углу стояли стол и стул – рабочее место Синклера, разложившего свои папки, перья и чернила. В центре помоста имелось возвышение – ящик, на который предстояло по очереди подняться всем рабам, чтобы привлечь к себе внимание. Рядом с возвышением стоял столик, на котором скоро должны были появиться графин с водой, стакан и аукционный молоток – принадлежности Перри.
Помост – первое, что бросилось в глаза Лукреции Борджиа, стоило ей выйти из кухни. Он живо напомнил ей гравюру, которую она когда-то видела в газете мистера Маклина. На той гравюре был изображен эшафот с болтающимся в петле висельником. Лукреция Борджиа знала, что это означало казнь, и уже была готова принять аукционный помост за эшафот, воздвигнутый для того, чтобы положить конец ее теперешней жизни. Смерть казалась ей развязкой, вполне сопоставимой с существованием у незнакомого хозяина.
Из конюшни появился Перри и велел ей сходить в невольничий поселок и привести оттуда все население – мужчин, женщин, детей. Мужчин надлежало выстроить в ряд под открытым небом, а женщин и детей завести в стойла. Лукреция Борджиа кивнула и отправилась выполнять приказание. Она позаботилась, чтобы мужчины и женщины надели новую одежду и собрали узелки с пожитками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107