Я сначала поглядел на их лица, а потом проверил удостоверения личности.
– Документы в порядке, – сказал я.
Прокурист передал мужчинам бланки соглашения на почасовую работу.
Я протянул им шариковую ручку, мужчины расписались на бланке. А затем один поденщик совершил роковую ошибку. Он поднес документ слишком близко к глазам. Это означало, что он плохо видит. Прокурист тут же отобрал у него подписанный бланк и разорвал его у него на глазах. И быстро выбрал другого поденщика. Он записал фамилии своих и моих кандидатов и объявил им, что ровно в 9.00 они должны появиться у меня в цеху «Б».
Около девяти утра, когда все эти мужчины стояли передо мной в цеху, у них был еще более робкий вид, чем в том помещении, где они ожидали своей участи. Троих из них я выбрал сам для разгрузки вагона из Нюрнберга, откуда пришли телевизоры. Из следующих троих я составил еще одну бригаду и передан ее Кайндлю. Оставшуюся троицу я распределил по более слабым бригадам в качестве подкрепления. Все поденщики были сильными и крепкими ребятами и работали очень споро. К одиннадцати утра вагон из Нюрнберга был разгружен. Я играл сейчас роль самого старшего рабочего, шефа, так сказать, для работяг, начальника над грузчиками. Еще на обратном пути в контору прокурист объявил мне о значительном повышении моей ставки. «Вы хотя еще и ученик, но я буду оплачивать вас как старшего рабочего», – сказал он. Но самое радикальное изменение касалось, конечно, самой работы. С понедельника я был полностью освобожден от использования меня в качестве грубой рабочей силы. Я стоял теперь с карандашом в руках возле открытых раздвижных дверей вагона и дирижировал работой других, отдавал им распоряжения. С понедельника я больше не уходил с фирмы донельзя изможденным и насквозь пропыленным, как в предыдущие месяцы. В четверг я должен был впервые пойти один к месту наружной службы найма рабочих и отобрать восемь поденщиков. Я представил себе, что мужчина в очках с желтой оправой, которого прокурист отставил из-за плохого зрения, опять будет сидеть в том помещении и ждать, когда его выберут. Я задумался, может, мне все-таки взять его и скрыть это от прокуриста. Прокурист не появлялся в цехах и не контролировал мою работу. Правда, время от времени он поглядывал из окна своей конторы на погрузочные платформы, по которым сновали туда-сюда грузчики с тележками. Скорее всего, выбора у меня не было, я должен был брать молодых и здоровых парней. Я опять заколебался. И хотя я почти твердо решил отклонить предложение Хердегена, я вновь почувствовал неуверенность. У меня не было особого стремления стать нищенствующим рабочим, отбирающим еще более нищих людей и определяющим их пригодность или непригодность. Но у меня не было и стремления работать репортером и зазнаваться с каждым днем все больше и больше, чтобы в конце концов погрязнуть в собственном высокомерии. Я намеревался спокойно обдумать все по окончании рабочего дня. Я пересек город и оказался вблизи реки. Вот здесь, сказал я, лучше всего будет без помех заняться своими проблемами, обдумать все и принять решение. Я смотрел на реку и напряженно думал, но ничего путного пока не получалось. Я только все время повторял то, чего я не хочу. Разве это размышление над проблемой? Неослабевающий допрос с пристрастием относительно своей жизни утомил меня прежде времени. Но я и усталость не хотел понимать. Тебе же всего восемнадцать, говорил я, отчего же ты так устал? Может, есть такая болезнь под названием юношеское изнеможение, с которой я только что столкнулся? Я не знал, над чем мне нужно размышлять. А вот именно над этим и стоило задуматься. Один раз меня отвлек какой-то мужчина, он бросил свой велосипед в воду. Я ненадолго оторопел, то ли этот человек взбешен, то ли он украл велосипед, а теперь решил от него избавиться. Велосипед мгновенно скрылся под водой, а человек поспешил назад в город. Медленно приближалось грузовое судно. Это был длинный, выкрашенный в черный цвет буксир, он медленно и шумно продвигался вверх по реке. Из каждого грузового люка торчала верхушка засыпанного туда угля. Маленькая собачонка сидела рядом с рубкой рулевого и облаивала берег. Молодая женщина поставила рядом с детской коляской поудобнее стул. Она запустила обе руки в коляску и вынула оттуда младенца. Потом расстегнула на себе блузку и приложила ребенка к груди. Когда судно, постукивая, проплывало мимо меня, я увидел, как женщина держит грудь, зажимая ее между указательным и средним пальцами. Оба пальца смотрелись, как раскрытые ножницы. Направляя струйку молока, пальцы облегчали младенцу процесс кормления. Вид белой головки малыша и белой груди вблизи черных угольных куч был сам по себе достоин коленопреклонения. Это настроило меня на возвышенный лад, и я этому не сопротивлялся. Судно было уже далеко. Теперь я видел только верхнюю часть тела кормящей женщины, склонившейся над ребенком. Я заметил, что мучительное щемящее чувство внутри меня медленно отступало. Вокруг не было никого, кроме парочки влюбленных школьников. Вдоль береговой стены росло несколько поникших подсолнухов, они уже отцветали. Я шагал по одуванчикам, клеверу, траве-недотроге и разглядывал, что за образ жизни у маленьких живых существ. Лимонницы и капустницы садились на цветущую глухую крапиву и львиный зев, маленькие красные жучки мужественно взбирались вверх по волоскам стеблей в зарослях жгучей крапивы. Стрекозы с голубыми крылышками, привлеченные, очевидно, близостью воды, стремительно носились туда-сюда. Маленьким ящеркам удалось увести меня от моих проблем еще дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47