Во искупление вины перед Родиной мы должны быть рыть
здоровенную канаву поперек просторов вышеупомянутой Родины.
Назначение канавы представляло собой государственную тайну,
которую, похоже не знал (или слишком хорошо притворялся) сам
начальник лагеря. Слухи ходили разные, но большинство полагало,
что работа наша имеет отношение к проекту поворота северных рек,
свернутому в прошлом веке тогдашними врагами народа и ныне
реанимированному лично товарищем Первым. Правда, один бывший
математик подсчитал, что такими темпами нам предстоит копать еще
добрых сто лет, однако это почему-то никого не смущало. Работа
была столь же бессмысленной, как и вся наша жизнь...
Мы копали рядом с Муравьем, грязные и отупевшие, когда он
вдруг закашлялся и выплюнул студенистый комок, который тут же
смешался с землей. Сам Муравей не обратил на это никакого
внимания, а у меня аж ноги подкосились. Мне ли не знать подобных
симптомов! Сомнений не было - это фурбл!
Руки продолжали механические движения, а в голове галопом
неслись мысли. Я знал, что несколько дней он будет испытывать
мучительный голод, затем появятся сыпь и температура, и тогда он
неизбежно попадет в лагерную больницу, а тамошний врач (даже с
очень средним образованием) быстро поставит диагноз и примет
меры. Инструкция на этот счет проста: выстрел в голову и
кремация трупа (поскольку иногда превращение продолжается и
после смерти). Да, лагерь - не слишком подходящее место для
фурбализации. Муравью оставалось жить совсем недолго. Что я мог
сделать?
За обедом и ужином я отдал ему свой паек. Муравей слопал
все за милую душу, даже не удивившись. Болезнь уже начала
действовать на психику. А потом меня отловил Борода и зашептал
тревожным шепотом в ухо:
- Колись, Рабинович, что с Муравьем?
- То самое. Фурбл.
- ... твою мать! - воскликнул наш лидер. - Накаркали! Что
делать будем, морда ученая?
- Не знаю.
- Ты хоть ему сказал?
- Нет. Будет только хуже.
- Да уж, ...
Мы задумались.
- Бежать надо, - сказал вдруг Борода.
- Куда?
- На кудыкину гору! Подальше отседова. В лесу схоронитесь,
вдвоем не пропадете.
- Вдвоем - со мной, что ли?!
- Один Муравей не справится. А ты вроде мужик крепкий, и в
делах этих нелюдских сечешь.
- Ну, спасибо! Чего бы тогда всем вместе ноги не сделать?
- Извини, браток, - похлопал меня по плечу Борода. - Я
здесь останусь. Мне лагерь - как дом родной... А побег я вам
сделаю - как огурчик! Завтра вечером, понял? И дай Бог, чтоб про
Муравья никто, кроме нас, не допер...
Он оставил меня в самых растрепанных чувствах.
С одной стороны, побег для зэка - дело самое натуральное,
вполне в духе блатной романтики. Так можно и авторитет
заработать. С другой стороны, я слабо представлял себе вольную
жизнь в бегах. Я никогда не жил так. В лагере хоть кормят...
Внезапно вся моя жизнь, весь наш мир показались мне одним
большим лагерем. И неважно, как фамилия Первого и каковы повадки
Второго. Все мы за пайку хлеба продали душу дьяволу, имя
которому - государство.
Но судьба вновь дает мне шанс: спасти жизнь человеческую -
и разорвать подписанный кровью договор. Когда-то я такой шанс
упустил. Что будет теперь?
Ночью меня мучили кошмары. Всколыхнулись воспоминания из
прошлой жизни. И не был я больше зэком номер такой-то по кличке
Рабинович, а был я Сергеем Аркадьевичем Рябининым, доктором
медицинских наук, старшим научным сотрудником лаборатории "Ф".
То, что изучать фурблов опасно, я знал с самого начала. И
убеждал себя, что готов на подвиг ради советской науки. Но лишь
впоследствии понял, что опасно по-настоящему, - знание, идущее в
разрез со стереотипами. Знание, разрушающее легенды о злобных
монстрах из передовицы "Правды". Нет, слишком много в них было
человеческого, в искалеченных душах и нечеловеческих телах...
На первый взгляд Алиса была классической русалкой. Правда,
хвост у нее был не рыбий, а дельфиний, да и волос, которые можно
было бы расчесывать, сидя на прибрежных скалях, не имелось в
наличии. Но разве это главное?
О ее человеческой ипостаси я знал очень мало - из сухих
строк досье, присланного Конторой. Алиса Камышова, дочь врага
народа Камышова (узбекский шпион и диверсант), сама враг народа,
входила в антисоветский молодежный кружок (читали Солженицына и
Кабакова, пели Высоцкого и Цоя), во время следствия заболела
фурблом, передана Институту для экспериментальных исследований.
Мне никогда не забыть этот кошмар - мерное гудение мотора,
опускающего клетку в бассейн, и нечеловеческий визг, доносящийся
изнутри. Она билась о прутья, глодала их зубами, а сама уже
начала извергать потоки клейковины - не менее прочной в воде,
чем на воздухе. Эти минуты мне показались вечностью.
Конечно, она должна была ненавидеть нас. Мы заслужили это.
Но по дьявольской прихоти Природы ненависть обернулась любовью -
и прежде всего ко мне, главному ее мучителю. Возможно, прав был
покойный академик Раппопорт (враг народа, вредитель и жидомасон)
- фурблы приспосабливаются к окружающей среде. А чтобы выжить в
нашей советской действительности, надо стать либо совершенным
чудовищем, либо совершенной жертвой. Алиса склонялась ко второму
варианту.
Я ставил над ней эксперименты, о которых вам лучше не
знать. "Потерпи, - говорил я. - Будет совсем не больно." Она
улыбалась в ответ. А было больно. И очень больно.
1 2 3