Ольга ЛАРИОНОВА
ЛОМАНЫЙ ГРОШ
Бояты были просто чудным народом.
Главное - они решительно все понимали. Нет, не в том смысле, что они быстро усвоили наш язык. И до них встречали мы в Пространстве таких, что послушают наши разговоры день-другой, а на третий, глядь,- уже и сами по-нашему изъясняются с большой непринужденностью.
Но бояты не только слушали - они улавливали самую суть. Правда, поняли мы это не сразу. Бывало, говоришь им, говоришь, а они все кивают и поддакивают с видом полного непонимания, да еще и бац! - вопросик, чтоб более некстати, так даже и некуда. Даже обидно, что, выходит, они только из вежливости создали атмосферу полного взаимопонимания.
А потом припомнишь, за ухом почешешь-не-ет, не такие уж они простачки. И вопросик этот не от простоты душевной, а от такого проникновения в самый корень, что так и тянет им всю душу выложить...
Поплакаться, одним словом.
И вот от этой самой их мудрости да участливости принялся я одному престарелому бояту все свои горести перечислять. А откуда у нашего брата горестиГ Из последнего рейса, вестимо. В последнем же рейсе на Камарге - то бишь на Земле Ли Камарго - дернула меня нелегкая произвести первый в истории человечества естественный левитационный полет. Но вместо выступлений по метагалактивиденью и всяких там девчонок с автографами велел мне наш командир молчать в тряпочку, потому как по моей милости имели мы с Камарге тысячу неприятностей, и первым номером - рыжую биологиню без побочных профессий, сущую обузу для нашего разведывательного целиком мужского экипажа.
Вот и теперь я умирал от скуки в тени собственного корабля, хотя вовсе не моя очередь была оставаться дежурным, а тем временем Рычин, Кузюмов и наше новое приобретение, биологиня, осматривали достопримечательности Земли Полубояринова, или попросту Боярыни.
- Нет, бросаю глубокую разведку и подаюсь в освоенцы,- говорил я, наблюдая за седым, как древний аксакал, боятом, который варил мне зеленый чай на шаровой молнии.- Когда Космический Совет решает заселять или хотя бы разрабатывать какую-нибудь планету, то под это дело освоенцы получают решительно все. Корабли - во! Левиафаны! А что имеют разведчики? Разведчики побираются на космодромных складах. Где - канистру мезотоплива, где - коробку передач на гипердвигатель...
- Ай-яй-яй,- сокрушенно отозвался аксакал.
- Ну а как быть, если мы на свою голову наоткрывали планет примерно раз в пятьсот больше, чем в состоянии освоить? Подрубили под собой сук. Данные разведки теперь сваливаются Полубояринову просто под стол, в корзину. Думаете, почему мы вашу планету назвали Землей Григория Полубояринова? Из грубой лести. И думаете, поможет? Черта с два. Григорий - человек железный. А наш "Молинель"-одной радости, что в четыре ваших сосны. А поглядеть на него в общем ряду современного космопарка - гроша ломаного он не стоит.
- Послушайте, Стефиафан,- задумчиво проговорил боят, выдергивая травинку из своей плетеной юбочки и принимаясь ковырять ею в зубах.- Хотите, я вам выращу дерево вдвое выше вашего "Молинеля"? И на нем можно будет летать. Хоть к звездам.
- Нет,- сказал я,- премного благодарен, но не стоит. Летать в деревянных лодках - об этом я в детстве что-то читал. Это неуютно и, главное, несовременно. Корабль должен быть из приличного звездного сплава. Но вот с металлами у нас зарез.
- Правда? Но ведь на вашей планете должно было скопиться громадное количество металлических денег. Теперь они не нужны, так почему бы не переплавить их на космолеты?
Я только тут сообразил, что меня никогда не интересовала судьба столь бездарно потраченного человечеством металла. Куда же подевались монеты? Ведь даже в музеях лежали только их гологра-фические копии.
- Уже куда-то потратили,- горестно вздохнул я.- Ну а если бы и нет, то все равно, на наш разведсектор полушки медной не выделили бы. Скупердяи.
- Дети, дети...- пробормотал старец.- Твой непотребный напиток готов, дитя Земли.
- Почему - непотребный? - обиделся я не за себя, а за сказочный зеленый чай, который ввел у нас в моду наш штурман Темир Кузюмов.
- Непотребный, потому что потреблять его при температуре кипения ты не можешь. А пока он постепенно становится потребным, остывает, высунь язык, и я пролью на него истинное блаженство.
Кажется, он действительно считал меня сущим ребенком, и я ничего не имел против - пока наших не было. Я доверчиво высунул язык, боят произвел какой-то зудящий звук, и тотчас же мне на нос спикировала пчела величиной с бройлерного цыпленка. На язык, как и было обещано, закапал благоуханный нектар, но я в ужасе закатил глаза, не в силах совладать с инстинктом самосохранения. Оставалось только ждать, что будет дальше.
А дальше было форменное столпотворение. Причем никак не связанное с пчелой.
Сначала шагах в двадцати от меня в землю саданул метеорит среднего калибра. Я открыл глаза-пчелы не было, мед тек по усам, как ему и положено, а неподалеку дымилась яма.
Потом появились рогатые бобры. Это я говорю - бобры, просто ничего другое мне не пришло в голову, когда они впились зубами в стволы здоровенных корабельных сосен. Сосны дружно повалились, да так хитро, что вершинами угодили прямо в яму. Я тем временем подумывал, а не удрать ли мне на корабль - все-таки каждый бобер был величиной с буйвола. Не приведи господь, окажутся всеядными... Но любопытство пересилило. Я остался.
Им на смену явился жираф-водомерка, у которого восемь коленок торчало выше головы. Он навис над ямой и с молниеносной быстротой объел все верхушки, так что теперь из ямы торчали только пустотелые, как тростник, стволы.
1 2 3