- Чертяка кудрявый! Живой? Греци тебя не взяли? А я тут лежу переживаю!..
- Переживаешь, а сам немецкие книжки читаешь? Надеешься стать контрразведчиком?
- А я уже стал им. Меня атаман Ригорашев переводчиком управы взял. Теперь мы все будем знать про немцев.
- Ага! Все-таки пригодился тебе дядько.
- Он и тебе пригодится. Учетчик атаманской управе нужен. Ну я сказал дядьке, что ты по математике отличником был. Так что жди его к вечеру.
Они вместе пошли к Фросе. Васютка и Митенька, ответственные за жизнь и безопасность Селищева, неожиданно возникли перед ними, бросились на шею - до последнего часа не знали, что те вышли из камышей целые и невредимые.
Селищев находился в плотницкой мастерской, стоявшей в тылах усадьбы. Митенька дернул за веревочку где-то под стрехой, внутри звякнуло, и дверь открылась.
У Егора сердце екнуло: снова напомнил ему Селищев Темку Табунщикова. Бледноват, правда, он, загар сошел с лица, но глаза - такие же синие, полные жизни и улыбчатые - оставались прежними.
- Товарищ капитан, разрешите доложить, - начал было по-военному Егор.
Но тот шагнул к нему, обнял:
- Егорка, дружище мой, рад тебя видеть!.. Ну и растешь же ты - какой парнище стал за это время!
- А вы? Как вы себя чувствуете?
- Еще слабоват, но дело на поправку идет. Вот видишь, - Селищев показал на верстак, где лежали части табуретки, - мастерю потихоньку, разминаюсь, набираюсь сил. Ну как там бойцы мои?.. Садитесь, ребята, послушаем Егора и Гриню.
Часа два не расставались ребята с капитаном.
Вернувшись домой, Егор занялся хозяйством. Три коровы да телка-летошница на подворье - не шутка. До вечера хлопотал. Только присел отдохнуть, пришел Ригорашев.
Панёта приветливо, с шуткой встретила Ригорашева:
- Такая честь нашему дому! Сам атаман пожаловал.
- Еще не атаман, а исполняющий обязанности. Тот же завхоз, каким и был. Ответил он сдержанно, как всегда, без каких-либо проявлений чувств на своем скованном, застывшем лице. - Могут и не прокричать за меня. Слыхала, небось, как ставит атаманов наш новый комендант герр Трюбе.
- Прокричим за тебя, Алексей Арсентьевич. Ты нашему народу известный человек.
Ригорашев поздоровался с Егором за руку, скользнув по нему вроде бы спокойным взглядом, и сел рядом на скамье под грушей.
- Значит, так, Егор Алексеевич... Пантюша с тобой говорил - дело тебе изложил. Все ясно-понятно?
- Да вроде бы...
- Ну тогда будем работать, Алексеич. Ты, я слышал, по математике в школе шел на "отлично". Так?
- Не последним был, а что?
- Учетчик мне нужен в первую бригаду, ну и организатор также. Учетному делу тебя подучит Ион Григорьевич, счетоводом я взял его в управу. А как организатор ты бригадиру Витюте поможешь народ сватажить. С молодыми будешь иметь дело.
- Ладно, - согласился Егор без лишних слов и спросил у него: - Как же вам удалось вырвать Витютю?
- Да кое-как удалось... Кузякин, нынешний полицмейстер, а бывший работник райсельпо, помог мне вытащить Витютю из лагеря. Я же вместе с Кузякиным в тюрьме сидел, так он вот теперь по-приятельски ко мне относится.
- Ага, Кузякин! - воскликнул Егор и спохватился, убавил тон: - Слышал я о нем... Везет же моему родичу, отчаянной голове! Уж сколько раз влипал он во всякие истории и всегда удачно выкручивался.
- Повезло ему перво-наперво в том, что вылущили всех Ненашковых, а то бы не выкрутился на этот раз, - заметил Ригорашев, поднимаясь. - Приходи завтра утречком, к семи, в контору. Актив соберется, бригадиры, десятидворщики, потолкуем о том, как жить и работать будем. С оккупантов надо кашу варить умно, а то не расхлебаем.
Глава четвертая
Егор выпил литровую кружку парного молока и погнал своих коров в череду на выгон, еще не проснувшись до конца. Недоспал - до третьих петухов свиданьичал с Дашей.
А утро было редкостно-чудесным. На рассвете белый пар натек в станицу с приречной долины. Утонула она в нем, как в молочном киселе. Но вот взошло солнце, туман осел, утяжелился и устремился обратно в долину неторопливыми волнистыми потоками, мягко блестя под красными лучами. Лишь головы медленно плывущих коров торчали из него; розово-белые пряди завивались вокруг их позолоченных солнцем рогов. И Егор остановился, по шею укутанный невесомым одеянием; подняв руки, процеживал сквозь пальцы этот блестящий, отбирающий глаза, мираж.
Вдруг, прорвав пелену, вынырнула лобастая голова с Прямыми, вразлет, рогами, и на поверхность выплыло темное чудище - бугай Чепура. А на гладкой, поблескивающей спине вразвалку сидел блажной Федя, пастух, худощавый, как подросток, с вьющимися каштановыми волосами и бородкой. Одно плечо у него торчало выше другого, и лицо искривлено так, словно на нем навсегда застыла гримаса боли и ужаса. Казался бы Федя уродом, если бы не его глаза, ясные, синие, смотревшие на мир сострадательно и мягко.
Бугай плыл, раздвигая мощными телесами переливающиеся золотом и серебром волны уплотненного тумана, а Федя, полулежа на его широкой спине, босыми, черными от болотной грязи ногами поддавал ему под бока, направлял: цоб-цобе!
На Феде была красноармейская форма и фуражка с блестящим козырьком и звездочкой на околышке. На шее висела мятая короткая кавалерийская труба. Время от времени он подносил ее к губам: подавал сигнал череде, собиравшейся на выгоне.
- А вот и Егорий показался! - воскликнул Федя, увидев Егора, и добрая, открытая улыбка расправила его искривленное лицо. - Молил я бога, уговаривал, чтоб цела осталась твоя кудрявая голова. Тпру-у, стой, Чепурка, рогатая каурка!
Чепура послушно остановился рядом с Егором, взмыкнул басовито, дохнул на него горячим паром, отдающим тыквой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94