Тем же прямым почерком, каким раньше дед писал короткие поздрав-
ления на открытках, на конверте было выведено:

Ю р и к у.

Журка сперва сам не зная чего испугался... Или нет, не испугал-
ся, а задрожал от непонятной тревоги. Оглянулся на прикрытую дверь,
подошел к окну. Суетливо дергая пальцами, оторвал у конверта край.
Развернул большой тонкий лист...
Дед писал четкими, почти печатными буквами:
"Журавлик!
Книги на этих полках - тебе.
Это старые мудрые книги, в них есть душа. Я их очень любил. Ты
сбереги их, родной мой, и придет время, когда они станут твоими
друзьями. Я это знаю, потому что помню, как ты слушал истории о пла-
ваниях Беринга и Крузенштерна и как однажды пытался сочинить стихи
про Галактику (помнишь?). Ты их еще сочинишь.
Малыш мой крылатый, ты не знаешь, как я тебя люблю. Жаль, что
из-за разных нелепостей мы виделись так редко. В эти дни я все время
вспоминаю тебя. Чаще всего, как мы идем по берегу Каменки и я расс-
казываю тебе про свое детство и большого змея.
Этот летучий змей почему-то снится мне каждую ночь. Будто я
опять маленький, и он тащит меня в легкой тележке сквозь луговую
траву, и я вот-вот взлечу за ним.
Жаль, что так быстро оборвалась тонкая бечева...
В детстве я утешал себя, что змей не упал за лесом, а улетел в
далекие края и когда-нибудь вернется. И его бумага будет пахнуть со-
леными брызгами моря и соком тропических растений. Наверно, потому я
к старости и стал собирать эти книги: мне казалось, что они пахнут
так же.
Впрочем, ерунда, старости не бывает, если человек ее не хочет.
Просто приходит время, когда лопается нить, которая связала тебя с
крылатым змеем. Но змей вернулся, я оставляю его тебе. Может быть,
он поможет тебе взлететь.
Журка, вспоминай меня, ладно? Меня и другие будут вспоминать, но
многие, даже твоя мама, скажут, наверно: жизнь у него не удалась.
Это неправда! И ты про это не думай. Ты вспоминай, как мы расклеива-
ли в твоем альбоме марки, говорили о кораблях и созвездиях, а вече-
рами смотрели на поезда.
И учись летать высоко и смело.
Ты сумеешь. Если тяжело будет-выдержишь, если больно-вытерпишь,
если страшно - преодолеешь. Самое трудное знаешь, что? Когда ты счи-
таешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. И говорят
хором, говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь ду-
мать: а ведь, наверно, они и в самом деле правы. Может случиться,
что правы. Но если будет в тебе хоть капелька сомнения, если в са-
мой-самой глубине души осталась крошка уверенности, что прав ты, а
не они, делай по-своему. Не оправдывай себя чужими правильными сло-
вами.
Прости меня, я, наверно, длинно и непонятно пишу... Нет, ты пой-
мешь. Ты у меня славный, умница. Жаль, что я тебя, кажется, больше
никогда не увижу.
Никогда не писал длинных писем. Никому. А теперь не хочется кон-
чать. Будто рвется нить. Ну, ничего...
Видишь, какое длинное письмо написал тебе твой дед
Юрий Савельев,
который тоже когда-то был журавленком".

Журка дочитал письмо и сразу, не сдерживаясь, заплакал. Его ре-
занули тоска и одиночество, которые рвались из этого письма. И лю-
бовь к нему, к Журке, о которой он не знал. И ничего нельзя уже было
сделать - ни ответить лаской, ни разбить одиночество...
Напрасно дед боялся, что Журка чего-то не поймет в письме. Он
понял все. В дедушкиных словах (будто не написанных, а сказанных
негромким хрипловатым голосом) были не только печаль и любовь. Была
еще гордость.
И поэтому в Журкиных слезах, несмотря ни на что, тоже была гор-
дость...
Он спрятал шелестящий лист в конверт, а конверт под рубашку.
Письмо было только ему. Одному-единственному. Он не хотел сказать о
нем даже маме. Не потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с
дедом всегда говорили один на один, и сейчас был последний разго-
вор.потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с дедом всегда
говорили один на один, и сейчас был последний разговор.
Журка толкнул оконные створки. Холодные капли застучали по широ-
кому подоконнику. Журка поймал несколько капель, провел мокрыми ла-
донями по лицу. Вытер его рукавом.
- ...Ты опять открыл окно!
- Все равно нет грозы. Простой дождик.
Журка старался говорить обыкновенным голосом, но разве маму об-
манешь? Она торопливо подошла.
- Ты плакал?
- Вспомнил дедушку,- без всякого обмана сказал Журка. Потом
встряхнулся.- Пойдем, я тебе помогу...
Они с мамой долго разбирали вещи. Развешивали одежду, расставля-
ли по подоконникам посуду. Один раз Журка спросил:
- Мама, а дедушка умер сразу?
- Да, сынок. Он потянулся к верхней полке, чтобы взять книгу, и
вдруг упал. У него как раз сидел сосед, который пришел за книгой...
- А разве дедушка знал, что скоро умрет?
- Почему ты решил?
- Ну...- сбился Журка (письмо лежало у него под рубашкой).- Он
же завещание написал...
- Что ж... конечно. У него было уже два инфаркта, и последний
год каждый день болело сердце...
"А таскал меня на плечах",- подумал Журка и через рубашку погла-
дил письмо.
В это время приехал папа, злой и веселый. Злой потому, что кон-
тейнером с багажом на станции "еще и не пахло", хотя отправили из
Картинска месяц назад . А веселый потому, что заехал в мебельный ма-
газин и "ухватил" там две модные деревянные кровати и неширокую по-
ролоновую тахту - для Журки. Кровати маме понравились, а про тахту
она сказала:
- Ничего. Только цвет скучноватый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15