А у меня денег на два костюма хватит, и еще на шляпу останется!
- Ну вот что, сволочь. Считай, что в одном патруле со мной ты больше не работаешь. Можешь хоть две шляпы натянуть на свою пустую голову, извилин в ней все равно не прибавится.
К тому времени я уже знал, что насилие в нашей среде не было чем-то исключительным. Пользуясь силой власти и вседозволенностью, патрульные нередко совершали ограбления граждан, насиловали беззащитных девушек, избивали пьяных. Об этих преступлениях знали офицеры и, как правило, прикрывали их. Они боялись огласки, потому что могли пострадать сами.
После службы мне долго еще снились кошмарные сны об армии. Во сне меня вновь и вновь призывали, и с мыслью, что мне опять придется столкнуться с адом лжи и тупости солдат и офицеров, я просыпался в холодном поту. Физически я был крепче многих своих сверстников, знал наизусть все существующие военные блоки, что в армии высоко ценилось, и если при этом ты добавишь, что империалисты только и ждут момента, чтобы напасть на Советский Союз, отличная оценка тебе обеспечена, но мне было тяжело служить из-за отсутствия в армейской среде элементарных норм морали. Здесь словно специально ставили задачу, как можно быстрее нивелировать личность, вытравить из человека все человеческое, превратить его в робота.
Однажды перед заступлением на службу у меня поднялась температура. В санчасть я, конечно, не пошел: по таким мелочам там вообще не принимают, обзовут симулянтом - и все лечение. Когда после патрулирования мы собрались в райотделе милиции, откуда нас обычно увозили в часть, я почувствовал себя совершенно разбитым. Меня бил озноб, голова раскалывалась. В ожидании, пока появятся остальные патрули, я поднялся на второй этаж, в тишине прилег на стулья и незаметно задремал. Проспал я минут пятнадцать, но когда спустился вниз, дежурный сказал, что рота уже уехала. Я побежал в часть, дорога была неблизкой, до отбоя в казарму прибыть не удалось. Меня вызвали к командиру роты, и тот наорал на меня, даже не выслушав объяснений.
- Ты меня на всю жизнь запомнишь! - пообещал он напоследок. И выполнил угрозу.
Не успел я вернуться в казарму и прилечь, как роту подняли по тревоге. Командир лично вывел нас из части, и мы побежали по ночному городу. Наказание бегом офицеры части считали лучшим методом поддержания дисциплины. За одного провинившегося отдуваться приходилось всем. После двадцатикилометровой пробежки виновному устраивали "разборки" сами солдаты, чего и добивались офицеры.
Мороз ударил градусов тридцать, но мы были в полной экипировке и скоро согрелись. За городом командир скомандовал:
- Газы!
В противогазе стало трудно дышать.
- Не отставать! - кричал командир роты. Он был налегке и без противогаза.
По лицу струился пот, замерзая льдинками на гимнастерке, автомат потяжелел, саперная лопата больно била по бедру. Мы вбежали в лес. Командир приказал продвигаться дальше ползком. Снег забивался в сапоги, в рукава, за шиворот, ноги окоченели, пальцев рук я тоже не чувствовал. Чтобы не задохнуться, я снял противогаз и увидел, что то же самое сделали и остальные. Вдоль цепочки бегал ротный, матерился и угрожал пистолетом, но его мало кто слушал. Я лег на спину. Снег был мягкий, пушистый, а небо опустилось так низко, что крупные звезды качались на ветвях деревьев. Тяжелые мысли покинули меня, словно растворившись в океане бесконечного ночного неба. Я увидел себя дома, кругом были родные лица, звучала приятная музыка...
Очнулся я в медсанчасти, куда все-таки попал стараниями командира роты. Я плакал от бессилия что-либо изменить в армии и успокаивал себя тем, что на гражданке будет легче, там никто не заставит меня терпеть несправедливость. Блажен, кто верует...
Первый же год службы в ижевской милиции убедил меня в том, что атмосфера здесь мало чем отличается от нездоровых армейских порядков. Пожалуй, болезнь была только загнана вглубь, симптомы ее не столь ярко проявлялись, как в армии. И мне действительно иногда удавалось оставаться самим собой.
С явной фальшью я впервые столкнулся, расследуя дело о разбойном нападении на девушку. С помощью логики и интуиции я вычислил преступника, и Глухов после многочасового допроса показал место, где спрятал отобранные джинсы. Его фотографию на опознание потерпевшей повез другой оперативник. Из дома отдыха, где та отдыхала вместе с матерью, этот сотрудник угрозыска вернулся довольный: мать потерпевшей сердечно отблагодарила его за раскрытие преступления и даже написала письмо начальнику райотдела. Вскоре был издан приказ, в котором роль этого оперативника отмечалась особо, хотя и о моем участии не забыли упомянуть. И на том спасибо. Я, конечно, был уязвлен, но история имела продолжение.
Выяснилось, что на Глухова в нашем отделе месяца два назад было заведено дело оперативной разработки, больше того, за ним установили наружное наблюдение, которое было снято за неделю до разбоя. Меня вызвал к себе замначальника угрозыска, курирующий оперативную работу.
- Ты хоть и без году неделя у нас, Разин, но пара-тройка агентов на связи у тебя имеется, так?
- Так точно, - ответил я, не понимая, к чему он клонит.
- Мог бы кто-нибудь из них написать агентурное сообщение, что этот самый Глухов совершил разбой?
- Никак нет, не смог бы. Да и не написал.
- А ты подумай, Разин. Хорошенько подумай. Не спеши.
- Тут и думать нечего. Мои агенты Глухова не знают.
- Мне казалось, ты умнее. Вот с меня требуют отчет об эффективности агентурной сети. Надо же чем-то его подтвердить...
- Так вы считаете, я должен попросить своего агента написать задним числом сообщение под свою диктовку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38