Среди рабынь и служанок шла Ланиша. Она так торопилась, что забыла повязать голову серебряной лентой. Она зажала ее в кулак и все думала, как бы не забыть повязать голову, когда шествие приблизится к священной могиле. Там, в суете, когда каждый захочет пройти вперед, чтобы в последний раз увидеть великую жрицу, можно будет незаметно повязать. «Я простилась с тобой, прекрасная госпожа, – говорила себе Ланиша. – Я запомнила твою необыкновенную красоту и твои сверкающие одежды. Как мы ничтожны перед тобой!»

Игмилсин, Уммаки и Сингамиль стояли в толпе простолюдинов и с восторгом рассматривали богатых людей Ура, которым посчастливилось участвовать в процессии и в прощании с дочерью правителя Ларсы. Они восхищались богатым убранством и одеждой знатных женщин.
– Вот счастливцы, – говорила Уммаки жене пивовара, – посмотри, у них царские украшения и платья из тончайшей алой шерсти. Посмотри, как много женщин, молодых и красивых, завернуты в шерстяные покрывала, а в ушах сверкают серьги в виде полумесяца. Таких нарядных женщин я никогда не видела. Их не видно на улице, где ходим мы, простолюдинки.
Прощание с великой жрицей превратилось в редкостное зрелище. Ювелиры, оружейники, ткачи и гончары видели, что и они причастны к этому зрелищу своим трудом. Каждый видел изделия своих рук и мог гордиться своим искусством.
– Весь Ур видит мою работу, – говорил с гордостью ювелир Син-Ирибим. – Такое случается редко. Может быть, раз в жизни. Сколько я сделал прекрасных золотых украшений, но их прятали в сокровищнице царского дворца. Только царедворцы могли видеть мою работу, когда правитель Ларсы призывал их во дворец. А тут все видят. И твои кувшины видят, – обратился он к гончару, – и твои бронзовые шлемы на головах воинов, – говорил он меднику и оружейнику. – Как подумаю, что все это будет лежать в земле, так душа болит. Мастера трудились целые годы, чтобы сделать такую красивую работу. Посмотри, вот несут серебряные сосуды, как они искусно украшены! Это не перстень, не скоро сделаешь такую работу. И все пойдет в подземное царство!
– В усыпальницу царя кладут еще больше сокровищ, – отвечал Игмилсин. – Я как-то писал перечень драгоценного оружия, сделанного для Рим-Сина. Сколько потрачено меди, золота и серебра! Как только умрет, уже готовы дары для злобной Эрешкигаль. Она требует великих жертв. Человек во власти богов! Таков наш удел!
Сверкали на солнце позолоченные арфы, алели нарядные одежды. После отряда воинов показались возницы с поклажей на легких повозках. Сингамиль внимательно следил, не появится ли Абуни со своим белым осликом.
«Как только увижу маленькую упряжку Абуни, так и прыгну к нему и сяду рядом на мешке ячменного зерна, – думал Сингамиль и глядел в нетерпении. – Важно незаметно пробраться к нему, чтобы отец не увидел. Мать так увлечена зрелищем и разговорами с соседками, она не увидит. Но вот и Абуни».
Сингамиль скрылся в толпе и поспешил к Абуни. Он не успел приблизиться к тележке с белым осликом, как почувствовал крепкую руку, схватившую его за плечо.
– Куда ты полез? Глупая твоя голова! Куда тебя понесло? – услышал он голос отца.
– Я к Абуни, видишь белого ослика? Мы вместе проберемся в усыпальницу великой жрицы. Мы все увидим и тебе расскажем, – бормотал Сингамиль, пытаясь вырваться из крепких рук отца.
Но Игмилсин тащил его назад, а белый ослик с тележкой Абуни отдалялся.
– Пусти, отец! Мой друг ждет меня. Мы договорились…
– О чем договорились? В своем ли ты уме? Разве могут ничтожные мальчишки, несчастные оборвыши приблизиться к царской усыпальнице? И как вы могли придумать такое? Жрецы могут избить вас до смерти. Где Шига? Надо сказать, чтобы увел отсюда озорника. Я не вижу Шиги! Пропадет глупый мальчишка! Абуни! Абуни! Вернись, Абуни! – кричал писец.
Но белый ослик Абуни уже затерялся среди повозок, влекомых белыми быками и ослами.
– Мы вместе с ним придумали, – плакал Сингамиль. – Я обещал сесть в его повозку и вместе с другими возницами спуститься в усыпальницу. Мы хотели увидеть священнодействие. Мы дружим. Мы неразлучны. Я пойду за ним. Я побегу. Мы как Гильгамеш и Энкиду…
Рыдания сотрясали Сингамиля. Он вырывался из рук отца, но писец был неумолим. Он тут же, в толпе, исколотил сына и потащил его к дому. Уммаки, ничего не понимая, бежала за ними. Сердце ее разрывалось от горя, но она не смела спросить мужа, за что он колотит сына. Бесправная женщина Ура не могла вмешиваться в дела своего господина.
– «На две трети бог, на одну – человек он…» – помнишь ли ты эти строки, ленивец? Как ты смел говорить недозволенное – «мы как Гильгамеш и Энкиду»! – кричал писец, сопровождая свое нравоучение пинками.
Теперь, когда они стояли у порога дома, Игмилсин дал волю своему гневу.
– Я рассказал тебе о Гильгамеше в надежде, что ты станешь умнее, а получилось наоборот. Я старался, уммиа старался, а ты ничему не научился. Негодный мальчишка захотел дружить, подобно великому Гильгамешу, избравшему себе в друзья отважного Энкиду. Они были умны и бесстрашны. Их любили боги. А ты чего захотел? И зачем только я послал тебя в «дом табличек»? Зачем плачу за твое учение? Боги милостивые, я не поручаю ему даже сбор тростника для очага. Я велю Уммаки поить его свежим молоком. Все напрасно!
– Что-то скверное случилось, – шептала Уммаки, не смея спросить.
Ей было непонятно, за что наказан сын. Она видела рассерженного мужа, которого боялась и почитала, подобно тому как почитали верховного жреца. Она никогда ни о чем не просила мужа, не говорила ему о своих тревогах, а он не посвящал ее в свои дела. Даже язык у мужчин Ларсы был другим, не таким, как у женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62