Сианад бормотал себе под нос, то и дело поглядывал на компас и озирался при любом подозрительном шорохе. Время от времени какой-нибудь лесной зверек с писком выскакивал из травы и удирал в чащу. Ярко-рыжие поганки льнули к земле. Пестрые пичужки порхали над кустами омелы. Ехидна деловито рыла нору между жилистых корней старой рябины.
Но если б это было все, что видели и слышали путники! Ах, если бы!..
Вот раздались шаги какого-то крупного зверя — возможно, оленя. Вокруг по-прежнему никого не было видно. Стук копыт почти вплотную приблизился к людям и снова затих в отдалении.
— Только не показывай им, что боишься, — глухо промолвил Сианад. — Что бы ни случилось.
Деревья завыли, захохотали, заулюлюкали на сотни голосов… Путники продолжали идти, не оборачиваясь, хотя руки их покрылись гусиной кожей.
Откуда ни возьмись появилась кадушка — покаталась туда-сюда и исчезла из виду. Время от времени на землю падали незрелые шишки, слишком зеленые, чтобы оторваться от ветвей самостоятельно.
На мягкой перине из мха повсюду громоздились, преграждая путь, завалы упавших ветвей и гнилых колод, меж которых пробивались к свету карликовые папоротники. Кое-где журчали мелкие ручейки.
Прошло несколько часов. Парень уже едва переставлял ноги и с отчаянием спрашивал себя, не обул ли он утром по недосмотру железные колодки. Он попытался припомнить, когда пил воду в последний раз, потом все завертелось перед глазами, и юноше почудилось, что крутой склон рухнул прямо на него.
— Сдохнуть мне на месте, дураку, о чем я только думал?
Бережно придерживая голову паренька, Сианад поднес к его губам кожаный бурдюк. Юноша сделал жадный глоток и бессильно повис на руке своего спасителя.
— Отдохни пока. Да и мне привал не повредит. Есть хочется. Хватит на сегодня, я думаю: дело к вечеру. Пойду поищу место поприличнее, где нас не сцапают любители ночной охоты.
И лес поглотил великана в мгновение ока. Парень остался один-одинешенек. Гулкое, учащенное биение сердца мешало вслушиваться в хруст веток под ногами Сианада.
Жужжали насекомые, громко спорили о чем-то птицы. Лес казался таким уютным, таким безобидным… Тут из удаленных глубин земли донеслась необычайно красивая мелодия. Тихие звуки волынки и мерный барабанный бой просачивались на поверхность подобно некоему удивительному туману, который доступен не глазам, но уху. Вскоре среди зеленых стрел папоротника заструилась и видимая дымка, опутывая лес своими белесыми щупальцами.
Хмурые небеса вплотную надвинулись на скалы, отражаясь в темных лесных озерах. Источник музыки приблизился и остановился точно под ногами окаменевшего от страха юноши. Даже земля сотрясалась в такт мелодии, которая заполонила все вокруг и от которой можно было сойти с ума. Внезапно звуки стихли, почти испарились, и из-за деревьев с довольным видом вынырнул Сианад. Проделки нежити ни капельки не впечатлили его.
— Нашел, шерпа — радостно сообщил он. — Там, на старом буке, гнездо тиракса. По этим букам карабкаться — одно удовольствие!
Чары подземной музыки рассеялись. Где-то вдали раздавались стенания и жалобные всхлипы. Почти человеческие.
— Поспешим, время не ждет.
До нижней ветви бука можно было достать рукой. Сианад проворно вскарабкался на дерево, сбросил ослабевшему товарищу веревку и чуть ли не втащил его наверх. Убежище оказалось более чем просторным, даже для двоих; перьев не было — только гнутые ветки, засохшая грязь и сухая листва, да упругий настил из сена.
Сианад повел носом.
— Запаха нет. Большие птички давно здесь не появлялись. Он извлек из походного ранца хлеб, ветчину, сушеные смоквы и изюм. Путники поужинали в полной тишине, пока дневной свет утекал в невидимую дырочку на краю мира. Невыносимую жару сменила приятная ночная свежесть. Стая огромных птиц с криками прилетела устраиваться на ночлег; к счастью, ни один из пернатых хищников не обратил внимания на высокий бук.
Сианад решил сменить самодельные бинты на раненой руке. Сжав зубами конец чистой тряпки, он извиняющимся тоном промычал:
— Помоги мне, шерна, м-м-м?
Товарищ аккуратно затянул повязку. Старые бинты Сианад спрятал в ранец, пояснив:
— Таким в лесу не разбрасываются. Кровь, конечно, засохла, но любая тварь почувствует ее за много миль. На вот, промой свои царапины. С любой раной нам теперь нужно быть вдвойне осторожными.
Сианад бросил ему чистую тряпочку и флягу с крепким спиртом. Тот больно жегся, но юноша обработал каждую ссадину, после чего изможденно повалился на сено, предвкушая долгожданный сон.
— Как тебя зовут? — спросил пират, волосы которого теперь, в догорающем свете заката, отливали яркой медью. — Ты можешь показать мне на пальцах, на наречии немых?.. Нет? Значит, язык у тебя отнялся не так давно, нельзя же долго жить с людьми и не общаться. Моя сестренка научилась языку жестов, когда ей было десять весен. Потом и нам растолковала. А онемела она в день Солнце-межени, ей тогда исполнилось шестнадцать. Хочешь, я и тебе что-нибудь покажу, только завтра, когда будет светло?
Юноша просиял и с готовностью закачал головой.
— Однако немота немотой, а у тебя же должно быть имя, шерна?
Парень пожал плечами.
— Ты что, не помнишь? Не может такого быть!
Юноша помотал головой, ткнул в себя пальцем и снова пожал плечами.
Сианад с сомнением глядел на него.
— Хочешь меня надуть? Да нет, непохоже. И с головой у тя вроде все в порядке, хоть я мог и ошибиться. Ну да ладно. Если имя потерялось, то, пока оно не найдется, надо придумать другое. Дорога предстоит долгая, не вечно же мне звать тебя шерной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147