В одном из своих выступлений по видео бен Ладен лично пообещал прибегнуть к этим методам… (Мы знаем, что Саддам Хусейн всегда был склонен к этим видам убийства. Мы знаем, что у Саддама выращиваются бактерии, которые распространят по миру бубонную чуму или сифилис, или проказу, или тиф, или сибирскую язву, или ещё что-то в этом роде. Наряду с этим он разрабатывает ядерное оружие и производит сумасшедшее количество нервно-паралитических газов.) Мы знаем, что до сегодняшнего дня все эти угрозы еще не выполнены. Поэтому защитники наших врагов так любят болтать вздор о том, что моя ярость несправедлива, преувеличена, основана на заблуждении.
Но Перл-Харбор, о котором я говорю, не имеет ничего общего с описанными угрозами. Я говорю об угрозе, которую представители ФБР описывают словами: «Вопрос не в том, случится ли это, вопрос лишь в том, когда это случится». Об угрозе, которой я боюсь больше, чем бубонной чумы, больше, чем проказы, больше, чем нервно-паралитического газа и даже ядерного оружия. Угроза, которая ударит сильнее по Европе, чем по Америке. Я говорю о том, что угрожает нашим памятникам, нашим шедеврам искусства, нашим историческим ценностям. Угрожает самой сущности западной культуры.
Говоря, что вопрос не в том, случится ли, что вопрос в том, когда случится, представители ФБР беспокоятся конечно же о своих ценностях. О статуе Свободы, о мемориале Джефферсона, о памятнике Джорджу Вашингтону, о колоколе Свободы в Филадельфии, о мосте «Золотые ворота» в Сан-Франциско, о Бруклинском мосте в Нью-Йорке и т. д. И они правы. Я боюсь за них тоже. Я боюсь за них гак же, как боялась бы за Биг Бен или Вестминстерское аббатство, будь я англичанкой. За Нотр-Дам и Лувр, и Эйфелеву башню, будь я француженкой. Но я итальянка. Следовательно, я еще больше боюсь за Сикстинскую капеллу, за собор Св. Петра, за Колизей. За Площадь Святого Марка и музеи, и дворцы на Большом Канале в Венеции. За Миланский собор, Атлантический Кодекс и «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи в Милане…
Я из Тосканы. Следовательно, я еще сильнее боюсь за Пизанскую башню и пизанскую Площадь Чудес, за Сиенский собор и сиенскую площадь дель Кампо, за сохранившиеся башни Сан Джиминьяно… Я флорентийка. Следовательно, я ещё больше боюсь за собор Санта Мария дель Фьоре, за Баптистерий, колокольню Джотто, палаццо Питти, галерею Уффици, Понте Веккио. Кстати, это единственный оставшийся древний мост, потому что все другие были взорваны в 1944 году Гитлером — образцом для подражания бен Ладену. Я также боюсь за флорентийскую библиотеку Лауренциана с ее восхитительными миниатюрами, с ее бесподобным Кодексом Вергилия. Я также боюсь за флорентийскую Академическую галерею, где хранится Давид работы Микельанджело. (Скандально обнаженный, Бог ты мой, а значит, особо осуждаемый Кораном). И если «бедные-несчастные» разрушат хотя бы одно из этих сокровищ, всего лишь одно, клянусь, я сама стану святым воином. Я сама стану убийцей. Так что послушайте меня, вы, последователи Бога, который проповедует око-за-око, зуб-за-зуб! Я родилась во время войны. Я выросла на войне. О войне я знаю многое, поверьте мне — у меня больше мозгов, чем у ваших камикадзе, у которых хватает мужества умереть лишь тогда, когда смерть означает убийство тысяч людей. Включая младенцев. Вы хотели войну, вы хотите войну? Хорошо. Что до меня, войну вы получите и война будет. До последней капли крови. Dulcis in fundo. А теперь с легкой улыбкой. Само собой разумеется, что, так же как и смех, улыбка порой означает прямо противоположное. (В юности я узнала, что, когда фашисты пытали моего отца, требуя выдать, где он спрятал оружие, сброшенное на парашютах американцами для нашего движения Сопротивления, мой отец смеялся. У меня оледенела кровь, когда я услышала об этом. Однажды я не выдержала: «Отец! Это правда, что когда-то ты смеялся под пытками?» Отец нахмурился и хрипло пробормотал: «Дорогой мой ребенок, в некоторых ситуациях смех — это то же, что и слезы. Сама узнаешь… Когда-нибудь ты сама узнаешь…»)
Так вот, когда публикация этой книги была анонсирована, Говард Готлиб, профессор Бостонского университета (университет десятилетиями собирает и хранит мои работы), позвонил мне и спросил: «Как нам следует обозначить жанр „Ярости и гордости“?» — «Не знаю», — ответила я. Я добавила, что моя книга не является романом или репортажем, или эссе, или мемуарами, или, по моему мнению, даже памфлетом. Потом я поразмыслила. Я перезвонила ему и сказала: «Напишите, что проповедь».
Правильное определение. Я уверена, потому что на самом деле моя книга и есть проповедь. Она зачиналась как письмо главному редактору основной итальянской газеты в ответ на его вопрос о войне, объявленной Западу сынами Аллаха. Но пока я писала письмо, оно превратилось в проповедь.
После публикации ее в Италии профессор Готлиб снова позвонил мне и спросил: «Как итальянцы восприняли ее?» — «Не знаю», — ответила я, прибавив, что эффективность проповеди определяется по результатам. Эффективность не определяется аплодисментами или свистом. Следовательно, прежде чем я смогу оценить эту эффективность, пройдет много времени. Много. «Нельзя претендовать на то, что мои ярость и гордость вдруг разбудят спящих, профессор Готлиб. На самом деле я даже не знаю, проснутся ли они вообще когда-нибудь».
И я действительно не знаю. В то же время мне известно, что, когда моя статья об 11 сентября была опубликована, было продано больше миллиона экземпляров газеты. Наблюдались трогательные случаи. В Риме, например, один читатель выкупил все тридцать шесть имеющихся в газетном киоске экземпляров и раздавал их прохожим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43