Рана мне докучала, но голод был ещё хуже. По дороге наткнулся на родничок, лег на землю, чтобы зачерпнуть воды, и тут услышал крик. Я повернулся, но не успел схватиться за оружие: трое индейцев набросились на меня сзади. Они были нездешние, как выяснилось позднее — из Хайхола. Видимо, приняли меня за испанца и собирались прикончить. Их удержал какой-то коротышка, который там командовал. Тогда меня понесли к реке, чуть выше тех руин, в которых я скрывался. А там у берега стояли десятка три пирог, и в самой большой сидел их вождь — не помню его имени.— Тотнак? — бросил Мартен.— Кажется он, — неуверенно подтвердил Хагстоун. — С ним было трудно объясняться, даже через переводчика, который знал испанский не лучше меня. Но я все повторял “Мартен” и “Зефир”, указывая на себя, и видно это его убедило. Мне дали поесть, и какой-то их знахарь обработал мою рану. Сразу я почувствовал облегчение, а потом сам научился прикладывать отвар из трав, которые он мне оставил.Поначалу они хотели забрать меня с собой в верховья реки. Я, конечно, отказался, ибо со дня на день ждал вашего возвращения. Силился им как — то объяснить, и видимо это удалось. Они долго совещались, оставлять ли меня, но в конце концов отчалили.Поначалу я поселился в том полусожженном сарае, который виден отсюда. Еды хватало, потому что там осталось немного кукурузы, а в садах дозревали фрукты. Но меня выжило зловоние разлагавшихся трупов. Я не мог ни закопать их, ни сбросить в реку. Ведь тел там было несколько сотен…Подуй ветер с той стороны, и сейчас бы нечем стало дышать — хотя стервятники уже очистили большинство костей.Рана заживала быстро, поэтому дабы избежать ужасного смрада я перебрался на холм. Там убитых было относительно немного. Я сумел стащить трупы в рвы на артиллерийских позициях и присыпать землей. Поселился в том павильоне, который занимали вы, капитан Мартен. Там теперь нет ничего, кроме руин, но это здание как-то уцелело. Ах да, уцелел ещё каменный истукан их божества — правда, в это трудно поверить, ведь пушки, между которыми он стоял, были вдребезги разбиты ядрами испанцев. А он там стоит до сих пор!Потом я все ждал. Месяц, два, три…Ждал вас или испанцев — ведь они могли вернуться. Был голов к этому. Но никто не показывался. Ни снизу, ни сверху по реке, ни со стороны суши. Все это время тут живой души не было. Только стервятники и вороны…Думал, что с ума сойду от их карканья.— Но не сошел, — триумфально тряхнул он головой. — Занялся поисками какой-нибудь лодки, ещё годной для ремонта. На дне маленькой затоки обнаружил две дырявые пироги. Все остальные испанцы спустили по течению или затопили на глубине. Одну из них сумел вытащить и залатать. Спрятал её в зарослях далеко вверх по течению, там, где Амаха разделяется на несколько рукавов, чтобы в случае чего уплыть в сторону Хайхола. Временами отправлялся на рыбалку, а как-то раз добрался до лагуны и тогда узнал, что Бласко Рамирес сотворил с Боуэном, Перкинсом и Ройдом. Похоронить их останки я не мог — не было никаких орудий, а от зловония, которое там стояло, мне делалось плохо. Вернулся и стал ждать снова, но уже терял надежду на возвращение “Зефира”, потому решил ждать “Ибекс” и всех прочих.Вчера к вечеру я услышал далекий рокот барабанов — первый раз за четыре месяца! Прислушивался всю ночь, а потом весь сегодняшний день, готовый к бегству на случай, если это испанцы. Увидел лодки на излучине реки, но не был уверен, буксируют ли они “Зефир”. И лишь когда он показался, я смог вздохнуть с облегчением. Сразу заметил, что гротмачта перебита, и понял, что и вам досталось…Вопросительно взглянув на Мартена и Каротта, но не получив ни подтверждения, ни отрицания своих догадок, он довольно потер руки и сказал:— Ну, это все можно поправить.— Нет, ничего уже нам не исправить, — произнес Мартен тихо, но таким тоном, что Хагстоун замолк с разинутым ртом.Всю ночь Мартен расхаживал по палубе “Зефира”, заложив руки за спину и понурив голову. Хагстоун сидел на трапе, ведущем на ют, чувствуя его отчаяние и тоску, источники которых толком не мог представить. Ему было Мартена жаль, но чувство это в свою очередь невероятно изумляло его. Своего капитана он считал слишком сильным человеком, чтобы за него переживать, и в то же время убежден был, что нужно что-то сделать, чтобы стряхнуть с того апатию. Впервые в жизни замечал он за собой такое. Никогда до тех пор не трогала его так глубоко ни своя, ни чужая судьба. И чувствовал он себя при этом куда более одиноким, беспомощным и лишенным всякой опоры, чем тогда, когда Мартен оставил его в Нагуа, вверив безопасность и защиту его обитателей, и даже когда остался тут один после разгрома.Мартен же не обращал на него ни малейшего внимания. Не смотрел ни на него, ни на небо, ни на реку. Казалось, что вообще ничего не замечает. Не упрекал его, не задавал вопросов, не допытывался о причинах разгрома.Так продолжалось уже восемь часов. Взошла луна, перекатилась по небу и снова спустилась, скрывшись за горами. Река плыла лениво, черная и немая. Ветер стих. Было холодно, роса капала с вантов и зачехленных рей.Хагстоун не мог больше терпеть. С той минуты, когда он умолк, завершив на закате свой драматический рассказ, вместо хоть какого-то облегчения он испытывал все более угнетавшую его ответственность за то, что произошло.— Не мог я ничего сделать! — не выдержал он наконец. — Можешь ты наконец понять, не мог я совершить чудо!Мартен остановился перед ним. Гримаса удивления скользнула по его лицу.— Естественно, — произнес он с явным усилием. — Ничего больше сделать было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88