- спросил старик.
- Вот в том-то и дело, что ему нужно было прежде самому поверить, что такая дуга могла быть именно тогда, когда везли боярыню Морозову, в старину то есть... Отсебятины он не хотел допускать, Суриков: он был начитан тогда в историке Забелине, - ну и вот, историческую правду должен был, конечно, сочетать с правдой художественной... "Таким образом, - говорил он мне, целых три года искал я эту дугу".
- Три года? - изумленно выкрикнул Людвиг Кун.
- Неужели три года? - усомнился Карл Кун.
Выражения глаз старика, какое появилось вдруг только теперь, и ждал Сыромолотов. Весь подавшись вперед, отбросив уже мгновенно то, о чем говорил, но бормоча скороговоркой: "Три года, да-да, три года, вот именно... Целых три года..." - он в то же время писал правый глаз натуры, освещенный ярче, чем левый, и до того самозабвенно у него это вышло, что даже молодой Кун понял, что нельзя торопить его рассказом о суриковской дуге и отпугивать вопросами то, что его охватило.
Однако вот уже снова потускнели глаза старика, и Сыромолотов продолжал возбужденно:
- Чем же окончилось дело с дугой? Не художник, пожалуй, даже и не поймет этого.
- Я пойму, я пойму, говорите, прошу вас! - подзадорил его Людвиг Кун, а старый Кун тоже поглядел с засветившимся любопытством.
- "Выхожу я как-то на рынок, - это Суриков мне, - и что же вы думаете?"
- Нашел? - не вытерпел Людвиг, а у старика появилось как раз то самое выражение глаз, какое хотел найти Сыромолотов.
- И вот... что же вы думаете?.. Он... Василий Иваныч... Суриков... бормотал Сыромолотов, занявшийся левым глазом старика. - Он... вдруг... видит, представьте... стоит воз... а около воза этого... лошадь пегая...
После этих отрывистых слов он замолчал, сам не заметив того, на полминуты, стараясь схватить кистью то, что появилось в левом глазу старика: этакое снисходительное презрение к какой-то там разрисованной широкой мужицкой дуге, которую будто бы искал, как дурак в русской сказке, какой-то художник в Москве...
Откачнулся назад Сыромолотов, вгляделся, прищурясь, в натуру и потом в свой холст и продолжал с веселой ноткой в голосе:
- "Стоит лошадь выпряженная и жует сено, и около нее никого нет, но зато... зато, вы представьте только радость мою: дуга!.. Вот она, та самая, которая мне снилась столько раз, - стоит прислоненная к стене. Харчевня там, что ли, была, говорит, какая или контора, черт ее знает, только дуга, - моя дуга! - вот она, стоит! И все цветы на ней точь-в-точь как надо, и облуплена-то она, - старая ведь дуга!.. Цоп я ее, эту самую дугу, и пошел!.."
- За-ме-ча-тельно! - выкрикнул Людвиг Кун и хлопнул обеими руками по коленям.
- Русская привычка, - сказал старый Кун.
Вот когда появилось во всем лице старика именно то выражение, которого искал Сыромолотов, как Суриков дугу. Теперь уже не одни глаза, а все складки губ "натуры", и дряблых щек, и рыхлого подбородка налились тем многолетним откровенным презрением, которое таилось под празднично-натянутой, скучающе-усталой миной бывшего колониста, а ныне русского помещика, имевшего, между прочим, для всяких надобностей дом в губернском городе, на одной из лучших его улиц, а также имевшего и нескольких сыновей - свое бессмертие.
Выражение это держалось с минуту, и эту минуту Сыромолотов считал потом лучшей в сеансе. Он заносил на холст четко определившиеся черты уверенной рукой, пока снова не появилась прежняя усталая мина, и вот только тут досказал он начатое:
- "Понес, говорит, я эту дугу, - прямо ног под собой не слышу от радости и ничего уж больше кругом не вижу: дуга у меня в руках, - чего мне еще надо?.. Вдруг крик неистовый: "Стой! Эй!.. Ребята, держи его! Дугу упер!.." Оглянулся я, вижу, бегут ко мне от этой самой - харчевня она была или контора какая... Сначала двое, потом еще двое, орут несудом... Остановился я. Подбегают. Конечно, сверкание глаз, и скрип зубов, и уж кулаки наготове. Я им, конечно, все в радости той обретаясь: "Сколько, говорю, дуга стоит - покупаю". Ну, тут, с одной стороны, на жулика я все-таки не был похож, и одет прилично, а дуге этой - полтинник цена, и то в базарный день. Как кулаки ни сучили, а все-таки, раз человек сказал: "Покупаю", - у всех думка является: сорвать с него! Один кричит: "Трешницу давай!", другой: "Чево трешницу - пятерку!" А хозяин этой самой дуги откуда у него и голос такой бабий взялся - как завизжит, точно над покойником: "Красную бумажку давай, ни в жисть не отдам за пятерку!" Вытащил я кошелек, посмотрел, есть ли у меня там десять рублей, вижу - есть, протянул ему: "На, брат, тебе, раз ты оказался такой счастливый!" Он даже и шапку снял при таком обороте дела, а я с дугою к себе домой. Прямо, можно сказать, не шел, а на крыльях летел..." Вот как далась Сурикову дуга на его "Боярыне Морозовой".
Говоря это весело, с подъемом, Сыромолотов так же с подъемом работал кистью, и с холста на него уже глядело лицо старого Куна таким, каким оно только и могло быть в своем степном имении, в своем семейном кругу, когда сыновья его - кто инженер-электрик, кто инженер-химик, кто инженер-металлург - говорили о том, что, по его мнению, не относилось к деловым разговорам.
IV
Как всегда и для всякого художника за работой, время летело для Сыромолотова совершенно незаметно: просто даже не было ощущения времени. Однако совсем иначе чувствовала себя живая натура. Старый Кун не только начал усиленно кряхтеть и кашлять, просидев полтора часа в своем привычном кресле, но начал уже хмуро поглядывать даже и на своего сына, не только на портретиста, и Людвиг, наконец, решил прийти ему на помощь. По свойству своего темперамента он сделал это довольно бурно.
- Браво, браво! Брависсимо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15