Но и то, что он слышал здесь с разных сторон, воспринималось им как фон для этого резко вылепленного лица, тот самый фон, который тоже является предметом поисков для художников...
Даже когда разговор с живописи перескочил на вегетарианство, и это тут же вплелось в сознании Сыромолотова в тот же самый осязательно необходимый фон.
- Ваш Лев Толстой проповедовал вегетарианство, - говорил Людвиг, когда подали второе блюдо - свиную корейку под соусом из фасоли, - но мы, немцы, убежденные мясоеды. У нас не едят мясо только грудные младенцы, потому что не имеют еще зубов.
- От мяса наша исключительная энергия во всех областях жизни, поддержал его Тольберг. - Мы, лютеране, не знаем, что такое посты, у нас их совершенно нет.
Чтобы чем-нибудь отозваться на это, Сыромолотов сказал:
- Наш ученый Ломоносов, Михаил Васильевич, тоже был противник постов, но он имел в виду кое-что другое, а не энергию. Он писал, что посты наши препятствуют в России развитию скотоводства.
- Ага! Вот видите, как! - подхватил это замечание Людвиг. - Зачем же и в самом деле разводить свиней, если их не есть?
- А также и баранов, - развил его мысль отец.
А Тольберг, наморщив лоб, чтобы припомнить как следует, сказал вдруг:
- Ломоносов?.. Ведь он учился в Саксонии?
- Да, в Саксонию был послан императрицей Елизаветой изучать фарфоровое дело, - сказал Сыромолотов, чем явно обрадовал свою "натуру", спросившего с большой живостью:
- Значит, что же, ученик немецких мастеров по фарфору?
- Да-да... Ломоносов и с ним двое других... Потом он был поставлен во главе фарфорового завода в России... Занимался также и мозаикой - есть мозаичные иконы его работы... Но он же, мне кажется, внес в науку и закон сохранения энергии, это вам, конечно, известно, - обратился к Тольбергу Сыромолотов.
- Мне? Нет! Мне известно, что это закон Майера, немецкого ученого, строптиво возразил Тольберг.
- Да ведь Майер жил позже Ломоносова, и даже гораздо позже. Впрочем, я давно убедился, что споры о том, кому принадлежит то или другое открытие, совершенно бесполезны, - примирительно сказал, улыбаясь, Сыромолотов. - Я, например, буду говорить, что радиотелеграф - детище нашего ученого Попова, а итальянцы будут кричать: Маркони! Маркони! - и зашвыряют меня гнилыми апельсинами, - и что мне тогда прикажете делать? Или если скажу я, что первую паровую машину изобрел не Уатт, а наш уральский рабочий Ползунов, то как к этому отнесутся англичане?
- Англичане? - оживленно отозвался на это Людвиг. - О-о! Они, пожалуй, даже не станут прибегать к такому средству, как гнилые апельсины, а скажут: "Очень хорошо, мистер Сыромолотов, Ползунов так Ползунов, но-о... если вы только имеете полномочия от какой-нибудь русской фирмы или от правительства, чтобы закупить большую партию машин, то можете адресоваться к нам, а не иметь дела с Германией..." Вот что вам скажут англичане.
Сыромолотов не мог не улыбнуться горячности, с которой это было сказано, а Эрна вдруг обратилась к нему:
- Я где-то читала или это я от кого-то слышала, не помню, - что в Мюнхене на выставке была ваша картина, правда?
Она глядела на него при этом так оторопело-ожидающе, что Сыромолотов счел нужным выручить ее; он ответил неторопливо:
- Да, давно уж это, еще в девятом году, - пять лет назад, адресовались ко мне устроители, и я дал... Это была десятая международная выставка.
- И получили золотую медаль? - спросил теперь уже муж Эрны.
- И получил золотую медаль... и диплом к ней.
- Вот видишь, я тебе говорила! - торжествовала Эрна, обращаясь к мужу, а старый Кун многозначительно подмигнул своей тяжеловесной супруге, добавив к этому оживленно:
- В Мюнхене! На международной выставке! О-о, это есть большое отличие!
И поднял указательный палец. И Сыромолотов именно теперь увидел особенно осязательно, что в молодости он был очень похож на своего сына, каким тот был теперь.
Людвиг Кун весь так и сиял, выкрикивая:
- Вот видите, вот видите, как вас оценили в Германии! Золотая медаль на подобной выставке - это ми-ро-вой три-умф, вот что это такое! Золотая медаль и диплом - это не гнилые апельсины, нет! В Германии таланты ценить умеют!
- А почему же господин Сыромолотов живет здесь, если он такой знаменитый художник? - полюбопытствовала мать Людвига, обращаясь почему-то к своему сыну, точно неуверенная, что ее плохой русский язык поймет сам художник.
- Да, в самом деле? - подхватил Людвиг. - Вам, разумеется, надобно жить в Петербурге, Алексей Фомич, а не здесь.
- Мне здесь больше нравится, чем в Петербурге, - ответил на это Сыромолотов, уже не улыбаясь, а даже несколько недовольным тоном, так что Людвиг, видимо, заметил это, потому что заговорил о другом, очень круто изменив тему разговора:
- Вы не "Биржевые ведомости" выписываете, Алексей Фомич?
- Не-ет, а что? - удивленно отозвался на это Сыромолотов.
- Так, знаете ли: я все-таки слежу за политикой... А в Албании теперь восстание против принца Вида... Любопытно, чем оно окончится. Вы как полагаете, повстанцы ли победят, их ли победят?
- Совсем не читаю об этом, - буркнул Сыромолотов. - На что мне все это?
- Оно и мне, конечно, не слишком нужно, да ведь с маленького может дойти до большого. Балканы - это, знаете ли, такой котел, что каша в нем вот уже сколько лет все варится и довариться никак не может.
- Да ведь кончили уж там войну все эти болгары, турки, греки, сербы, навоевались уж досыта и отдыхают, однако до большого не дошло, - сказал Сыромолотов, думая, что все уж исчерпал по этому вопросу, но Тольберг возразил живо:
- "До большого не дошло" в каком смысле? В том, что великие державы в эту войну не ввязались? Они еще не раскачались, быть может, но как будто уже раскачиваются и даже сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15