- Что же такое сказать?
Он пытался догадаться, что такое могла сказать ему эта в шляпке-чепчике, и в то же время вглядывался в нее, как в "натуру", оценивающими глазами: в ее круглое свежее лицо, слегка загоревшее, в ее белую открытую шею, в широкий, мужского склада, лоб.
- Видите ли, дело вот в чем, - заспешила она, слегка понизив голос и оглянувшись. - Мы собираем средства для отправки ссыльным и заключенным... политическим.
- А-а... "Мы" - это кто же именно? - спросил он, отмечая про себя, что у нее почти не заметно бровей над серыми круглыми глазами.
- "Мы" - это студенты и курсистки, - объяснила она, слегка усмехнувшись тому, что он спрашивает. - И вот мы решили обратиться к вам...
- Гм... - отозвался на это он до того неопределенно, что она поспешила закончить:
- Может быть, вы дадите нам какой-нибудь ваш рисунок, этюд или там вообще, что найдете возможным.
- И?.. И что вы будете с этим делать тогда, с этюдом, с рисунком? Кому именно пошлете - ссыльным или заключенным? - в полном недоумении спросил Сыромолотов.
- Нет, никуда не пошлем, - улыбнулась она, и лицо ее стало красивым, мы думаем устроить лотерею, кому повезет, тому и достанется. Мы уверены, что это даст нам много!
- Будто? - спросил он снова неопределенно, став так, чтобы разглядеть ее профиль.
- Конечно же, всякий захочет попытать счастья приобрести ваш этюд за какой-нибудь рубль, - объяснила девушка.
- Вы здешняя или приезжая? Я что-то не видел здесь вас раньше, - сказал он, уловив ее профиль.
- Разумеется, я здешняя, - здесь и в гимназии была, а теперь я на Бестужевских курсах, в Петербурге. И вы, может быть, даже знаете моего дедушку, - сказала она простодушно.
- Гм... дедушку? Может быть, если вы скажете мне его фамилию.
- Невредимов... И моя фамилия тоже Невредимова.
Девушка ждала, что он скажет на это, но он покачал отрицательно головой.
- Знать в смысле личного знакомства? Нет, не пришлось познакомиться. А фамилию эту я слышал.
- Слышали? Ну вот. Его весь город знает, - просияла девушка, а Сыромолотов, оглядев ее всю с головы до ног (она оказалась одного с ним роста), сказал подчеркнуто:
- Значит, с благотворительной целью вы у меня просите что-нибудь - так я вас понял?
- Вот именно, с благотворительной целью, - повторила она.
- В таком случае, если вы ко мне шли, значит, знаете, где мой дом...
- Разумеется, я знаю, - перебила она.
- Тогда что же... Гм... Так тому и быть: я что-нибудь выберу, а вы зайдите.
- Мы все будем очень, очень рады. Когда зайти? Сегодня?
- Сегодня? Гм... Как вам сказать? Сегодня я долго не буду дома... Впрочем, если к вечеру, то можете и сегодня, но-о... если вы не особенно торопитесь...
- Нет, я могу и завтра, если вам некогда сегодня, - поспешно вставила она.
- Да, завтра во всяком случае будет лучше.
- Хорошо. Во сколько часов?
- Да вот хотя бы в такое время, как сейчас.
- Сейчас (она быстро взглянула на часы-браслетку на своей оголенной до локтя руке) двадцать минут одиннадцатого.
- Ого! А к половине одиннадцатого мне нужно быть в одном месте...
И Сыромолотов взялся за панаму, она же сказала сконфуженно:
- Я вас задержала - простите! Значит, завтра в это время я к вам зайду. До свидания!
Сыромолотов только слегка кивнул ей и пошел дальше.
II
Все, что нужно было ему для работы, - холст на подрамнике, краски, кисти, - было уже в доме, где жила "натура", так как накануне, в субботу, состоялся уже первый сеанс. Ничто не отягощало Сыромолотова, когда он шел теперь, и каждому встречному могло показаться, что он вышел просто на прогулку.
Отчасти так казалось даже и ему самому, пока он не встретился с курсисткой Невредимовой и не узнал от нее время. Сам он не носил с собою часов, считая, что это для него зачем же? Спешить ему не приходилось, да и теперь он не стремился прийти непременно к половине одиннадцатого в дом богатого немца-колониста Куна; но дом этот был уже теперь совсем близко. Дом двухэтажный, как и другие около него дома, но над крышей, в отличку от других, на обоих углах зачем-то прилепилось по стрельчатой башенке: готика! Крыт он был черепицей, но черепица тут вообще предпочиталась железу; ярко-бел снаружи, как и другие дома; фундамент и карниз первого этажа аспидного цвета; парадного хода не имел - входить нужно было в калитку, дернув для этого ручку звонка. На звонок отзывалась лаем цепная овчарка, потом отворялась калитка, и навытяжку стоял около нее высокий седобородый дворник. Так было в субботу, и Сыромолотов был уверен, что так же точно будет и в воскресенье, и не ошибся в этом.
Этот дворник, в розовой праздничной рубахе, подпоясанной узким ременным поясом, не мог не привлечь внимания художника - он был живописный старик, и Сыромолотов очень охотно посадил бы в кресло перед собою его, пока еще крепкого, бывшего солдата-гвардейца, но писать нужно было другого старика, немощного, бритого, с свинцовыми тусклыми глазами, к которому совсем не лежало сердце.
И во время первого сеанса и потом у себя дома Сыромолотов думал над лицом и руками старого Куна: как поставить в комнате кресло, чтобы солнце заиграло на морщинах лица, на выпуклых синих венах рук и тусклый взгляд сделало живым и острым?
Медленно идя по певучим улицам, через край щедро озаренным, он как будто нес в себе подспудную мысль как можно глубже пропитаться солнцем и звуками, чтобы внести их с собою в бессолнечность и тишину гостиной Куна.
Сильный свет беспокоил старика: он морщился, жмурил глаза, жевал недовольно бескровными губами; но в то же время свет был необходим для художника, поэтому первый сеанс наполовину прошел в передвиганий кресла и в подкалывании занавесок на окнах;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15