однако следила, чтобы грохот не заглушал того, чему он меня научал».
В те времена школы в Баутцене не было. Местный пастор, некий Якоб Фюрстенау, уроженец Герлица, собирал в церкви около двух десятков детей различного возраста и, кроме религиозного обучения, давал им также некоторые другие знания, благодаря которым они позже сумеют прочитать вывески и посчитать деньги, необходимые для купли теленка, а еще втолковывал им, что Нюрнберг расположен на юге Германии, далеко от балтийского побережья… Очень скоро выяснилось, что, несмотря на трудности с произношением слов и на стыдливый нрав, Бальтазар все понимал с полуслова и запоминал так успешно, что его соученики сразу же остались далеко позади. Его отличная память просто поражала. Так, например, случалось, он цитировал наизусть целые отрывки из Писания, которые прочитал уж во всяком случае не более чем дважды. Фюрстенау убеждал Иоганна Сигизмунда, чтобы тот отдал ребенка в руки более сведущего учителя, нежели он.
Однако Иоганн Сигизмунд не спешил расстаться с сыном, ведь он у него остался единственный. Редко случалась ночь, чтобы ему не снилось, как изжелта-зеленая лошадь уносит Бальтазара. К тому же он боялся, что физические недостатки мальчика обрекут его на жалкое прозябание в этом мире. Поэтому в течение нескольких лет, вплоть до 1595 года, Бальтазар оставался в Баутцене, читая все, что попадало ему под руку, то есть Библию, трактаты по медицине, химии и астрономии из отцовской библиотеки, а также самое существенное из написанного Лютером и Меланхтоном, чьи книги стояли на полках церковного дома.
Что мог понять в этих текстах мальчик пятнадцати лет?
«Все эти произведения были для меня как музыка, под которую вращались пророки и ангелы посреди небесных светил и формул химической абракадабры. Вскоре я уже читал священные книги не ради историй, которые в них рассказывались, а ради их духовного содержания. Конечно, я тогда не понимал, что такое Дух. Я просто впитывал его в себя с естественностью человека, который впитывает в себя впечатления, прогуливаясь в лесу. Впрочем, кого интересует состав воздуха, которым он бездумно наполняет грудь! Я воспринимал духовные сущности гораздо сильнее, чем вещи материальные, и одновременно не видел особой разницы между первыми и вторыми. Таким образом, с самого юного возраста я естественно усвоил, что такое телесность духа. Для меня невидимое всегда было вещью не менее осязаемой, нежели видимое, а иногда и намного более».
Однажды утром – а было это в 1593 году, – возвращаясь после загородной прогулки к пруду в компании нескольких приятелей, Бальтазар удалился от них и вошел в грот, вход в который никогда раньше не попадался ему на глаза. Там он увидел сундук и остановился в нерешительности, не зная, поднять ли крышку и посмотреть, что там внутри, или пуститься наутек. Ему казалось, что он так стоял в этом гроте, не зная, как ему быть, в течение нескольких часов. Наконец, обливаясь потом, он оторвался от этого видения и бросился бежать, догнав друзей, которых в действительности оставил лишь на несколько секунд.
Он долго потом терзался вопросом, правильно ли поступил, не подняв крышку сундука. Отец, которому он впоследствии рассказал об этом приключении, похвалил его за то, что он не поддался любопытству, и сказал ему, что тайна сундука на самом деле спрятана в его сердце. Бальтазар сразу же успокоился. Разве не рассказывал ему пастор, что корзина, в которой маленького Моисея бросили в Нил, могла открыться лишь изнутри?
И они договорились, что отправятся в Дрезден в следующий же четверг, верхом на конях, причем Бальтазар будет поочередно сидеть впереди Якоба и впереди отца.
2
Когда они приехали в Дрезден, уже стемнело. Впервые в своей жизни Бальтазар отправился в такое далекое путешествие, и в дороге, хоть и чувствовал большую усталость, он беспрерывно расспрашивал то пастора, то отца обо всем, что попадалось ему на глаза. Впрочем, картина была довольно печальная. Эпидемия и дальше косила добрых людей, а также скот. Везде кого-то хоронили, что-то закапывали в землю, возле дороги валялась падаль и горели костры, над которыми клубился едкий черный дым. Но всю свою жизнь мальчик прожил в близком соседстве со смертью и поэтому воспринимал увиденное как нечто вполне естественное.
Зато ему очень понравилась гостиница, куда привел их Якоб Фюрстенау и где они решили заночевать. Впервые он увидел такой большой зал и такой огромный очаг, где, казалось, можно было зажарить тушу быка. Слуги разносили пиво в таком количестве, что смогли бы напоить целое войско, всюду виднелись пьяные, которые играли в карты и в кости, переругивались от стола к столу, распевали военные и шуточные песни. Пастор всегда останавливался в этой гостинице, когда приезжал к ректору. Дело в том, что Дитрих Франкенберг принимал посетителей только на рассвете, и если ты хотел быть принятым без длительного ожидания, не было иного выхода, как прийти ко дворцу до открытая железных решетчатых ворот, а отворяли их уже в семь утра.
Бальтазар и его отец улеглись на сене, между двумя досками, в то время как Якоб, будучи лицом духовного сословия, имел право спать на тюфяке. Но какая разница! Сыну Иоганна Сигизмунда Кобера все на этом постоялом дворе казалось чудом. Было уже очень поздно, когда ему удалось наконец уснуть – так разволновалось его воображение и такой желанной и одновременно ужасной представлялась ему завтрашняя встреча с ректором. Разве не ходили слухи, что ректор Франкенберг был председателем Священного Трибунала Лиги?
К шеста часам наши друзья подошли к воротам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65