– Покойный-то умер после полуночи.
– Откуда ты знаешь? – перебил его следователь.
– Труп-то сильно окоченел, когда полиция приехала.
Вирхов промолчал, проклиная в душе эскулапов, которые до сих пор не произвели вскрытия, чтобы уточнить время и причину смерти. Хотя первоначально полицейский врач тоже утверждал, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами ночи.
– Ты это слышал во время дознания, – предположил Вирхов. – А после двенадцати, надо полагать, Манефа почивала сладким безгрешным сном в своей каморке у черного входа.
– Нет, – Спиридон покраснел еще гуще, – она с десяти часов в моей комнатенке была. Намерены вскорости обвенчаться.
– Та-а-к, – протянул Вирхов, – а пока незаконно сожительствуете.
– Для законного брака надо сперва на ноги встать, – с достоинством ответил Спиридон, – а сердцу не прикажешь. Отмолим грех.
– Ладно. – Вирхов махнул рукой. – А не могло ли быть так, что Манефа твоя сначала довела барина своим злоязычием до разрыва сердца, а потом к тебе отправилась?
– Что вы, ваше превосходительство, она с барином и не разговаривала вовсе. Готовила ужин, собирала в столовой закуску, если гости ожидались…
– То есть у Манефы не было причин ненавидеть покойного? Кстати, не балуется ли она книжонками бульварными?
Спиридон вздохнул.
– Почитывает. Недавно рассказывала мне презанятную историю «Бойкие тюлени».
– Та-а-к… – Вирхов многозначительно глянул на Тернова, который на миг оторвался от протокола. – И господина Конан Дойла читает?
– Это вы у нее спросите. Вроде говорила, взяла у маменьки про автомобиль Иоанна Крестителя.
Вирхов закусил нижнюю губу и с минуту рассматривал дворника. Он представлял себе, как зловредная кухарка, обиженная издателем Сайкиным – может, и домогавшимся ядреной бабенки, – напоила сладострастника ядовитой кислотой, принесенной ею во флаконе под видом водки, а когда барин рухнул на ковер, облила его лицо чернилами и, давая выход своей неуемной злости, вынула из кармашка фартука книжку Конан Дойла и со злости разорвала ее прямо над трупом. Стаканы – улику, изобличающую ее, отнесла и вымыла, флакон протерла фартуком. Затем, довольная отмщением, отправилась на свидание к Спиридону в дворницкую. Может, и рассказала дружку о содеянном. Да разве он признается? Покрывать будет, несомненно, не выдаст.
Да, но зачем на столе стоял каменный котелок с солью? Соль перемешана с мелко нарубленной зеленью. Вирхов по запаху предполагал сельдерей. Он поерзал на стуле, отгоняя от себя мысль о книжонке, валявшейся у него дома. В популярной брошюрке некоего Е. Марахиди, изданной тем же Сайкиным, расписывались способы сохранения мужского здоровья и достижения гармонии в супружеской жизни. Брошюрка немаловажное значение отводила сельдерею. Якобы если съедать два фунта сельдерея ежедневно, мужская сила возрастает неимоверно.
И все-таки? Он, Карл Иваныч, старый холостяк, по понятным причинам может увлекаться сельдереем. Для достижения гармонии в общении с Шарлоттой Чимбалиони сельдерей мог поглощать и покойный Сайкин. Значит, Манефа могла под предлогом доставки этого сельдерея войти к нему в кабинет, а потом….
Все сходилось. Версия – для первоначальной – очень даже стройная.
Вирхов поблагодарил Спиридона и отпустил его с наказом гнать взашей газетчиков от дома Рымши – ни на какие вопросы не отвечать, любопытных отсылать в Окружной суд.
Затем велел Павлу Мироновичу отправляться в цирк, чтобы свести знакомство с синьориной Чимбалиони.
Даже не допив чай, окрыленный заданием Тернов поспешил уйти. И место свое вновь занял Поликарп Христофорович. Предстоял допрос Манефы. Уж она-то за словом в карман не полезет. Надо, пока нет результатов вскрытия и экспертизы, притупить ее бдительность, уверить ее в отсутствии подозрений.
Манефа явилась в камеру с видом крайне недовольным.
– Сударыня, Манефа Гурьевна. – Вирхов, преодолев себя, приподнялся и жестом пригласил посетительницу присесть. – Простите великодушно, ежели был неучтив с вами во время дознания. Я придерживаюсь, как истинный христианин, того мнения, что если виноват, лучше сразу покаяться. Вот и каюсь.
Манефа уселась на стул и, скептически скривившись, недоверчиво смотрела на путающегося в словах следователя.
– А между тем, уважаемая Манефа Гурьевна Телушина, – это для протокола – и господин Рымша, и дворник Спиридон Куприянов аттестовали вас наилучшим образом. Работящая, серьезная, грамотная. Похвально, весьма похвально. Чтение оно, знаете ли, облагораживает доброго человека, а портит только… – Вирхов осекся, увидев, как сужаются от злости глаза допрашиваемой. – О здоровье барина печься следует всегда, особенно если страдает он немощью, – неуверенно продолжил Вирхов. – Лечебную смесь в аптеке заказываете или сами готовите?
– Какую смесь? – Кухарка облизнула губы и стрельнула глазами на письмоводителя.
– А ту, что в каменном котелке.
– Не заказывала и не готовила, – отрезала Манефа. – Потому и говорила: не знаю, приходил ли кто-то к барину. Сегодня утром и увидела впервые этот самый котелок. Раньше не было.
В душе следователя крепло убеждение, что нелюбезная Манефа пытается отвести от себя подозрения, хочет направить следствие по ложному пути.
– И флакона с кислотой не было?
– И флаконов никаких не было, – ответила Манефа. – Вы меня подозреваете в смерти барина?
– Нет-нет, уважаемая Манефа Гурьевна, – поспешил улестить фурию Вирхов, – я пытаюсь выяснить истину.
– Да-а, – нехотя признала Манефа, – только вы всё не тем интересуетесь.
Вирхов, неприятно задетый дерзостью кухарки, побледнел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73