И плату брать не хотел, шутить изволил, что за встречу со мной сам должен заплатить господу Богу.
– Что за глупости ты говоришь, Глаша? – вздохнула Елизавета Викентьевна. – Как это заплатить Богу? Свечку, что ли поставить?
– А не знаю, барыня, только не со зла он это говорил, – продолжала горничная и виновато покосилась на профессора, застывшего у телефона с болезненной гримасой на лице, – да и парень аккуратный этот Павлуша.
– Действительно, жених хоть куда, – через силу улыбнулась Мура.
– Не собралась ли ты замуж, Глафира? – отвлеклась от своих горьких мыслей и профессорская жена.
Пухленькая Глаша зарделась и побежала накрывать на стол.
«А ведь, действительно, – подумала Мура, – если мы мечтаем о любви, почему о ней не может мечтать Глаша? Она тоже человек. И родилась не только для того, чтобы нам прислуживать. Называет себя девушкой, но возраст ее уже на исходе. Еще немного – и станет никому не нужной старой девой. А могла бы построить крепкую семью. Разумная, хозяйственная. И вполне симпатичная...» Обед прошел в напряженном молчании. Николай Николаевич со свирепым выражением лица яростно поглощал пищу, Елизавета Викентьевна ни к чему не притронулась, Мура ела без всякого аппетита, несмотря на голод.
После обеда Николай Николаевич молча удалился в свой кабинет, но уже через полчаса явился в гостиную, где сидели его заплаканная жена и поникшая младшая дочь. Взглянув на них, глава семейства сварливо воскликнул:
– Я не могу сидеть в компании плакальщиц весь вечер! Надо что-то предпринять. Надо подумать, посоветоваться. А вы своими рыданиями только сбиваете ход моих мыслей.
– Да какие же у тебя мысли, Николай Николаевич? – всхлипнула Елизавета Викентьевна. – Все скверные, плохие.
– Откуда взяться хорошим? – язвительно заметил профессор. – Оказывается, наша любимая дочь лжет своим родителям. Под видом поездки к Гляссеру отправляется неизвестно куда! Не удивлюсь, если она пошла по стопам Кшесинской! Toже артистическая натура! Тоже тянет к аристократам!
Он встал с кресла и отправился к телефонному аппарату Потрясенные Елизавета Викентьевна и Мура слышали, что он звонил доктору Коровкину с просьбой срочно приехать по делу неотложному.
– Сейчас прибудет доктор, – с гордостью заявил профессор своим обескураженным дамам, – и мы все обсудим. Он человек спокойный, рассудительный, не вам чета. Займитесь своими делами. А я позвоню Прынцаеву, пусть завтра справляются без меня, я неважно себя чувствую...
Когда у двери в квартиру раздался звонок, первым вскочил с кресла профессор. За бросившимся в прихожую мужем устремилась и Елизавета Викентьевна, она надеялась, что пришла наконец Брунгильда. За ней последовала и Мура. Но из прихожей послышался негромкий баритон Клима Кирилловича Коровкина.
Доктор и старшие Муромцевы проследовали в гостиную, а Мура задержалась, подошла к Глаше и обняла ее. Та недоуменно обернулась:
– Что, барышня? Что вы?
– Глашенька, милая, – зашептала Мура, – помоги мне. И никому не говори. Ладно?
– Не скажу барышня, вашим и так есть отчего расстраиваться. Что же вы желаете?
– Глаша, будешь провожать Клима Кирилловича, шепни ему, чтобы он завтра в 12 ждал меня в Румянцевском сквере. И скажи ему, что это – секрет.
– Хорошо, барышня, непременно, исхитрюсь как-нибудь, будьте спокойны, – озабоченно заверила ее горничная. – А вы-то вовремя придете домой после этого?
– Минута в минуту, Глаша, – пообещала Мура, – Мне кажется, я знаю, почему Брунгильды сейчас дома нет.
– Почему? – округлила темные глаза Глаша. – Шепните мне, барышня, сгораю от любопытства. Почему? И где она?
– Ее похитили! – по-прежнему шепотом ответила Мура. – Вернее, она бежала из дома. С прекрасным юношей, в которого влюбилась!
Глава 7
Клим Кириллович Коровкин, по счастью оказавшийся дома, незамедлительно откликнулся на неожиданный звонок профессора и, бросив все свои дела, примчался на Васильевский остров к Муромцевым...
Николай Николаевич, страдальчески морщась, ввел доктора в курс дела. Елизавета Викентьевна, с припухшими от слез глазами, вслушиваясь в объяснения мужа, нервно расхаживала по гостиной и время от времени приостанавливалась у окна. Отодвигая тяжелую штору, она пристально вглядывалась в освещенную неверным светом уличных фонарей улицу, а потом снова начинала свои бессмысленные хождения по гостиной. Мура, насупившись, сидела на диване и следила за передвижениями матери из-под сурово сдвинутых бровей.
– Не знаю, Клим Кириллович, стоит ли немедленно обращаться в полицию! – заключил свой короткий рассказ глава семейства. – Сбежавшая дочь профессора Муромцева... Над нами будут смеяться. Огласка погубит мою научную репутацию. $$$ – Брунгильда – моя дочь! – сердито возразила Елизавета Викентьевна. – Она не способна опозорить семью. Мое материнское чутье говорит – она в беде. Надо сообщить в полицию.
– Мамочка, – робко подала голос Мура. – Я тоже твоя дочь, но мне кажется, папа прав, надо подождать. Брунгильда сама даст знать о себе.
Вопрошающие взоры устремились к Климу Кирилловичу. Доктор медлил с ответом. В душе он склонялся к тому, что доводы профессора о вреде огласки и для научной репутации профессора, и для репутации девушки более основательны, чем тревоги Елизаветы Викентьевны.
– Пока для меня многое остается неясным, – нерешительно произнес он.
Взглянув на плачущую жену, профессор сердито предложил Климу Кирилловичу пройти в кабинет – единственное место, где спокойно и всесторонне можно обсудить сложившуюся ситуацию.
– Кроме того, – вдруг спохватился разгневанный отец, взглянув на притихшую Муру, – подобные разговоры не для девичьих ушей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100