»— Она старше меня на шесть лет. Но была вполне бодрая. Мы виделись на Новый год. Надо, надо ехать… Заодно белые ночи там… столько красоты… — Он поднял лицо вверх, словно в небо, и прочел с чувством: Белой ночью месяц красныйВыплывет в синеве.Бродит призрачно-прекрасный,Отражается в Неве.Мне привидится и снитсяИсполненье тайных дум.В вас ли доброе таится,Красный месяц, тихий шум? — Как хорошо! — вырвалось у меня.— Самое хорошее, — произнес он с паузой, — это — молодость, это мамины теплые глаза над тобой… А знаете ли, я только сейчас понял, почему потянулся к вам… Вы похожи на мою маму… И еще, пожалуй, — он прищурился, — на актрису Мордвинову в юности, в молодости. Она носила такую же челку. Я был в неё безнадежно влюблен. Я таскал ей букеты цветов. Но она пренебрегала прыщавым юнцом. Увы, в семнадцать лет я был очень прыщав. Это потом, потом очистился от этой пакости…— Это… эта Мордвинова, которая умерла?— Она. Дико звучит, но мы сошлись накоротке только здесь, в сенях, примыкающих к кладбищу…— И… и она хорошей оказалась?— Излишне прямой, излишне… Но очень цельная натура, вы понимаете? Не терпела лжи. Недаром играла героинь.— А вы героев.— А я — героев. Но я… сломался.— Как?— Ну-у… испугался стареть. Не будем уточнять. Зачем вам забивать голову чужим хламом?В дверь постучали.— Войдите! — отозвался хозяин.На пороге, замерев от неожиданности, стояла медсестра Аллочка. Впрочем, она быстро сориентировалась и молвила:— Вот ведь какой вы ужасный сердцеед, Анатолий Евгеньевич! Уже и Наташу соблазнили! А я думала, только ко мне питаете самые пылкие чувства! Да ладно, раз вас на всех хватает. Это же замечательно! Уже собрались? — она глянула на дорожную сумку. — Вы очень рано решили выезжать?— Да, — отозвался актер. — Часов в пят утра.— Я вам сейчас дам кое-какие лекарства. На всякий случай. Ваши обычные. Мало ли… Возле сумки и положу. — Она вытащила из кармана две коробочки, патронташик и бутылочку с валидолом. — Через неделю вернетесь? Будем ждать. Вас всему Дому будет не хватать. Теперь вот и Наташа затоскует… Спешите назад!— Постараюсь, — актер, видно, непроизвольно, забывшись, положил ладонь на развернутый листок телеграммы и медленно смял её, глядя куда-то мимо и Аллы, и меня… Но быстро спохватился, произнес игриво:— Девочки милые! Не поминайте лихом! Живите долго и счастливо!Позже, ещё и ещё раз прокручивая в памяти всю эту сцену, я пыталась понять, чуял ли Анатолий Козинцов, что путь его в Петербург окажется путем в морг? Чуял, но ничего изменить не мог? Или же верил в хороший конец своего путешествия?… Он не явился в Дом ветеранов ни через неделю, ни через десять дней. Он сгорел в своей машине, как выяснилось, где-то в пятидесяти километрах от Петербурга. Свидетелей не было, если не считать тех деревенских жителей, что увидели уже вовсю пылающий автомобиль. К вечеру в столовой собрались все обитатели Дома и почтили нелепую гибель своего товарища прочувствованными речами и минутой молчания.На третий день, когда я пришла, дверь его квартирки была распахнута настежь, и сестра-хозяйка вытаскивала оттуда картонные ящики, наскоро набитые носильными вещами, обувью и книгами. Внутри уже стремительно строчила свое нотариус-Шахерезада. В кресле же сидела пожилая дама в черном, в маленькой черной шапке с вуалью. Надо всеми и всем возвышался парниша баскетбольного роста. Он бережно, почтительно даже снимал с полок статуэтки и прочие памятные вещицы.— И это забирать? — неуверенно спрашивала тетя Аня и быстро-быстро совала в коробку кожаные тапки артиста.— Что ж… да, да, — отзывалась дама в черном.— Тетя Аня, помочь? — напросилась я.— Давай, неси ящик с книгами… пока в бельевую.Я потащила. Вернувшись, услыхала протяжный, как стон, голос дамы в шляпе:— Какая его сестра? Какая телеграмма? Нет у него в Петрограде никакой сестры! Я его единственная родня, жена, а это его законный внук Филипп… После меня он уже не женился официально. Так, жил с кем хотел…— А он по телеграмме, по телеграмме! — частила тетя Аня, почти не скрывая радости от того, что дама оказалась щедрой и позволила ей столько вещей утянуть в бельевую. Там я и обнаружила изрядно потрепанный том медицинской энциклопедии, откуда на пол выпала газетная вырезка со статьей «Волшебный эликсир». Многие строчки в статье были подчеркнуты красным фломастером. Наспех проглядела, о чем речь. А речь шла об открытии ученых, о чудесных уколах, омолаживающих стареющий организм. Открыта субстанция, получаемая из… человеческого плода… в том числе в результате абортов, а также из выкидышей… На полях стояли три восклицательных знака, сделанные тем же красным фломастером…Я еле успела сунуть бумажку под бюстгальтер, — в бельевую не вошла, а влетела тетя Аня:— Чего застряла? Не думай, и тебя не обижу, дам чего… Тут много! Дама с пониманием.— Я на книги загляделась… Сколько их! Можно, я две-три возьму?— А бери!— Пороюсь.— А ройся!Она бросила на пол сетку, набитую обувью погибшего, и унеслась туда же, где можно задарма отовариться. Я же принялась пролистывать книги. Из одной, когда опрокинула её корешком вверх, вывалился изжелжтившийся рецепт на радедорм, слабый антидепрессант, выписанный А. Козинцову аж 2 апреля 1973 года. Из другой вылетела гладенькая розоватая десятка, устаревшая где-то в начале девяностых. Из третьей — листок с письмом, не дописанным по какой-то причине. «Родненькая моя! Лучшая моя!» — так начиналось оно сразу под датой «4 февраля 1968 года». «Мне не хватает слов, чтобы сказать тебе, как я тебя люблю! Как тоскую! Как рвусь с гор, прекрасных, чудесных, окутанных покоем, в нашу сумасшедшую Москву!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108