С нескрываемым удовольствием. — Состояние мое росло, но со временем, спасибо местным властям, мне пришлось бросить это дело. Ныне я управляю рестораном да помогаю арабам, у которых возникли определенные сложности.
— И делаете это из сострадания? — спросил Падильо.
Доктор Асфур печально покачал головой.
— Боюсь, что нет, сэр. Желание служить людям уступило другим чувствам. Более низменным. Жадности и, — он похлопал себя по громадному животу, — ...обжорству. Ныне все услуги я оказываю только за деньги.
— Вы помогли этим вечером низкорослому, лысому толстяку из Ллакуа? — прямо спросил Падильо.
Доктор вздохнул.
— Память у меня стала слабовата.
Падильо достал бумажник и положил его на край стола.
— Это лекарство всегда мне помогает, — кивнул Асфур.
— Сколько?
Доктор неопределенно махнул пухлой ручкой.
— Сначала я разожгу ваше любопытство. Чтобы вы стали щедрее. Его сопровождал англичанин, худой, высокий мужчина.
— Продолжайте, — вырвалось у меня.
— Им требовалось убежище на ночь. И на раннее утро. Я подумаю, эти сведения что-то да стоят.
— Сколько? — повторил Падильо.
— Скажем, сто долларов?
— Пятьдесят.
— Хорошо, пятьдесят.
Падильо вытащил из бумажника купюру в пятьдесят долларов и пододвинул ее к доктору. Тот радостно улыбнулся.
— Я назвал им адрес. Разумеется, не забесплатно.
Падильо кивнул.
— Сколько мы должны заплатить за этот адрес?
— Пятьсот долларов.
— Двести.
— Может, четыреста.
— Триста.
Асфур вздохнул.
— Я не люблю торговаться. Особенно с женщинами. Аборты я делал с удовольствием, а когда мы начинали обсуждать мое вознаграждение, хотелось на все плюнуть. Триста пятьдесят.
— Триста двадцать пять, — последовал ответ Падильо.
Доктор закрыл глаза и кивнул. Падильо выложил три сотенных, добавил двадцатку и пятерку. Доктор открыл глаза, с улыбкой потянулся к деньгам, но Падильо накрыл их рукой.
— Сначала адрес.
— Разумеется. К югу отсюда, на Майна-стрит. Записать?
— Если вас это не затруднит. И распишитесь внизу.
Доктор пожал плечами, выдвинул ящик, достал лист плотной, кремового цвета бумаги, написал адрес, расписался и вытянул перед собой обе руки, одну — с листком, вторую чтобы получить деньги. Лист Падильо передал мне, а доктор тем временем взял со стола пятьдесят долларов, добавил к остальным купюрам и убрал их во внутренний карман пиджака. С неизменной улыбкой: деньги вызывали у него теплые чувства.
Падильо и я встали и уже повернулись к двери, когда доктор откашлялся, словно хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать.
Он посмотрел на Падильо, на меня, вновь на Падильо.
— Эти сведения я продал вам дешево, очень дешево.
— Я так не думаю, — возразил Падильо.
— Спрос всегда поднимает цену.
— Какой спрос?
Доктор сложил руки на животе.
— Это тоже информация, не так ли?
— Сколько?
— Сотня, — ответил он. — Цена окончательная.
Падильо повернулся ко мне.
— Наскребешь?
— С трудом.
— Расплатись с ним.
Я вытащил из кармана бумажник, раскрыл, достал две купюры по пятьдесят долларов, положил на стол.
— Какой спрос? — с нажимом повторил Падильо.
— За четверть часа до вашего прибытия два других господина справлялись об этом загадочном незнакомце из Ллакуа.
— И вы дали им адрес? — спросил я.
— Разумеется, нет, мистер Маккоркл, — он выдержал паузу, чтобы осчастливить меня очередной улыбкой. — Я его продал за пятьсот долларов. И они заплатили, не торгуясь.
Глава 21
Дом на Майна-стрит, номер которого написал нам Асфур, находился в квартале между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Сама Майна-стрит, застроенная мрачными двухэтажными домами, скорее напоминала проулок, и у меня возникло ощущение, что хорошие люди здесь жить бы не стали.
Последний раз дом красили белой краской. Но красили плохо, так что она облупилась, потрескалась и посерела от смога.
На подоконниках соседних домов красовались горшки с комнатными растениями, статуи Иисуса и девы Марии. Попадались и дома с плотно занавешенными окнами. К таковым относился и указанный нам доктором Асфуром.
Падильо и Ванда пристально оглядели его, пока я медленно проезжал мимо, ища место для парковки.
— Чикано, — процедил Падильо.
— Район? — переспросил я.
— Улица уж во всяком случае.
— Мне казалось, что добропорядочные люди называют их американцами мексиканского происхождения.
— Добропорядочные, возможно, — кивнул Падильо, — но только не мы, чикано.
— А, так ты хочешь сойти за своего.
— Что-то в этом роде. Давай еще раз объедем квартал. Постараемся поставить машину как можно ближе к дому.
Место для стоянки я нашел только на тротуаре, через три дома, рядом со знаком «Стоянка запрещена». Повернувшись, наблюдал, как Падильо снимает галстук, расстегивает три пуговицы рубашки.
— У тебя есть помада? — спросил он Ванду.
— Конечно.
— Намажь губы. Побольше. Взбей волосы. Я хочу, чтобы ты выглядела как можно вульгарнее, — он посмотрел на меня. — Ослабь галстук, прикинься пьяным. Нас всех должны принимать за пьяных. Мексиканец и двое его приятелей-гринго.
— Так уж получилось, что у меня есть початая бутылка виски, — заметил я.
— Пусти ее по кругу, — Падильо вытащил из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он.
Я достал из-под сиденья бутылку, свинтил пробку, передал Ванде. Та глотнула виски и отдала бутылку Падильо. Он тоже выпил, затем вылил несколько капель на ладонь, втер в лацканы пиджака. Когда бутылка попала ко мне, в ней оставалось совсем ничего, на пару глотков, так что я допил виски, и настроение у меня сразу улучшилось.
— Ты и впрямь думаешь, что Кассим и Скейлз до сих пор живы, учитывая, что Крагштейн и Гитнер опережают нас на четверть часа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50