Он забыл о драке в порту, забыл обо всем, кроме солнечной мечты о желанном миге освобождения.
Правда, из-за ссоры с Гиероном и уличной драки он не слышал, как слова его произведения прозвучали перед лицом заморского повелителя. Но был убежден, что речь поразила всех своей красотой и мудростью.
Одна из рабынь, проходя мимо с золотой цепью, которую пожелал надеть на шею Парфенокл, сочла не лишним подслужиться к хозяйскому подручному и шепнула ему на ухо:
– Не лезь, Микст, ибо хозяин не в духе!
Но Микст отмахнулся от непрошенной советчицы. Он не знал о том, что случилось в ванной, и не допускал, чтобы хозяин мог быть не в духе после столь великолепного ораторского выступления.
Парфеноклу как раз завязывали сандалию на правой ноге. Микст выставил свою жидкобородую физиономию из-за полога и расплылся в сладкой улыбке, ловя взгляд хозяина.
Тут произошло нечто неожиданное. Микст почувствовал лишь, как на него пахнуло ароматом хозяйских одежд, увидел, как вскинулись складки узорчатого хитона и мелькнула волосатая нога в желтой сандалии. Страшная мгновенная боль пронизала живот и огненной стрелой прошла через грудь, выйдя в горло вместе с непроизвольным стоном.
Когда он очнулся, то сначала не мог понять, что произошло. Ни хозяина, ни слуг около не было. Сам он лежал на плиточном полу в луже крови, что натекла изо рта. Кровь уже остыла, над нею кружились мухи. Рядом валялась смятая бумага-папирус. Раб хотел протянуть к ней руку, но глухо застонал от боли внутри. Ему показалось, что его внутренности лопнули и превратились в месиво из окровавленных обрывков.
Пытаясь встать, он упал и почти задохнулся от острой боли. «За что?.. – думал он. – За что хозяин ударил меня пинком?» Ответ пришел сам собою. В смятом папирусе он узнал написанную им речь. Тут же, на полу, блестел плевок.
– Не угодил! – простонал раб-логограф, чувствуя, как вместе с болью комок обиды подступает к горлу. Слезы разочарования и горечи хлынули сами собой. Микст бессильно опустился на пол и не желал больше ни вставать, ни жить. Было очевидно, что ни о каком освобождении теперь не может быть и речи.
Его собственные рабы осторожно вошли, оглядываясь в опаске. Приблизившись, участливо и с сожалением поглядывали в его лицо, приветливо заулыбались, видя, что он уже пришел в себя и смотрит на них.
– Хозяин, ты жив?.. Мы рады!
– Нечего болтать, – тихо, но строго прервал их Микст, – лучше помогите мне подняться на ноги!.. Ой-ой, осторожнее, остолопы! Отнесите меня в постель!
И когда его, полумертвого, подняли с пола, он, превозмогая боль, подумал: «Какой несчастливый день!.. Дважды бит, лишился накидки, а главное – потерял расположение хозяина и надежду на его великую милость!»
Потом его рвало кровью. Он плакал горькими слезами униженного, страдающего физически и нравственно. И вместе с этими слезами и пролитой кровью за недолгие мгновенья утратил то божественное чувство преклонения перед хозяином, которое вынашивал в себе на протяжении жизни. Наивная вера в возможность заслужить у строгого господина желанную награду, получить из его рук долгожданное освобождение – вдруг исчезла, погасла, как свет перед глазами внезапно ослепшего человека. Он почувствовал себя как бы на дне мрачного ущелья, выхода из которого нет. Все обещания, что давал ему Парфенокл, как оказалось, были насмешкой, глумлением над его самыми дорогими мечтами и чаяниями!.. Никогда Парфенокл всерьез не собирался освобождать его! Он, Микст, вечный раб, и не для него существует греческое, такое красивое слово элефтерия – свобода!
Миксту показалось, что он умирает, пинок хозяина разбил ему печень, а в печени – средоточие жизни!.. И он умрет рабом!.. Одна мысль об этом леденила его. Нет, нет!.. Если умереть, то только свободным, сорвав с шеи позорный ошейник с именем хозяина-обманщика!
Было темно, когда Микст почувствовал себя лучше и мог подняться с постели. Он не хотел лежать дольше. Какое-то новое чувство придавало ему сил, ходило ходуном в груди и толкало вперед. Он уже знал о Евлупоре, обреченном на смерть из-за каприза развращенной хозяйки. И сейчас думал о нем, о таком могучем, сильном человеке, так же страдающем невинно. Если раньше он считал себя неизмеримо выше черного раба, который спит в конюшне на навозной куче, то теперь ему стало очевидно, что разницы между ними нет. Оба бесправны и оба должны умереть!.. Микст прекрасно понимал, что случай с Евлупором уже стал достоянием рынка и весь город смеется над Парфеноклом, обманутым мужем. Поэтому независимо от того, верит Парфенокл жене или нет, он должен будет жестоко наказать раба, казнить его лютой смертью, дабы удовлетворить требованиям закона чести свободного человека. Раб, покусившийся на жизнь или честь свободной, – жить не может!
Следуя внезапно возникшей мысли, Микст, стиснув зубы и превозмогая слабость во всем теле, спустился во двор из своей чердачной конурки и обратился к привратнику с вопросом:
– Где ключи от темницы, в которой сидит Евлупор?
– Хозяин приказал охранять его строго, – ответил тот угрюмо.
– Знаю! – оборвал его брюзгливо Микст с заносчивостью доверенного раба, которому не впервой исполнять ответственные приказы хозяина. – Дай ключ от темницы, мы с господином будем пытать узника!.. Пора разжигать жаровню и калить щипцы!
Получив стальной ключ, он, кряхтя от боли, опираясь на палку, как старик, направился к дверям темницы, расположенной около конюшни. Луны не было. Он исчез во тьме, заполнившей углы двора.

VIII

В час встречи наместника, прибывшего из Синопы, произошло как бы разделение пантикапейского люда на две неравные части.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31