– Это самовольство! Я с тебя шкуру спущу!.. Я…
– Да подожди ты, друг, – спокойно вступился другой сотник, – надо узнать, что скажет царица. Ведь она же видела это и непременно что-то решит.
– Знаю я это решение, Фалдарн. Нарушителя порядка и бунтаря – в железный ошейник и в каменоломни! А нам с тобою – нагоняй!
Но Камасария решила иначе. Подумав, приказала привести к ней победителя в беге.
– Ой, горе мне, – негромко, но с отчаянием в голосе жаловался толстый мужчина, щуря больные, воспаленные глаза, – ведь я же старшина селения, а этот балбес – мой подопечный. Не быть мне теперь комархом. Ладно, если посадят на цепь, а то забьют насмерть палками…
Юношу подвели к трону. Камасария хотела нахмуриться, но еле сдержала смех, оглядев нескладную фигуру парня, и сразу же определила его возраст. По годам он не мог участвовать в соревнованиях, хотя и обогнал ростом своих сверстников. Вытянувшийся подросток, но какой!.. В душе царицы боролись смех и досада. Откуда он? Одни волосы стоили того, чтобы на них взглянуть. Это была свалявшаяся пакля, тусклая от грязи, выгоревшая на солнце. Но из-под нечесаных патл весело и ярко светились зеленоватые, чистые, как кристаллы, глаза. Длинный весноватый нос облупился, девственный рот тяжко дышит, видны свежие, ровные зубы. Но одежда его в подлинном смысле ужасна. К ней не рискнул бы притронуться даже городской раб. Она напоминала нечто подобное куче грязных тряпок, какие-то лоскутья, связанные лыком.
– Великий Зевс! – не утерпел старший Перисад, придя в себя от хмельной дремоты. – Что это?.. Я сплю и вижу это чучело или это наш шут вылез из мусорной ямы? Я утром приказал бросить его туда за глупые шутки.
Приезжие из других городов, заморские гости коварно щурились и многозначительно переглядывались. Камасария любила выставить себя как радетельницу своих подданных и примерную хозяйку. И говорила при этом: «Я слишком расчетлива и осторожна, чтобы держать рабов и слуг в голоде и нужде. Известно, что грязный раб – это дурной запах, а голодный – дурные мысли!.. Я слежу сама за всем, начиная от чистки лошадей и кончая жизнью рабов. И не допускаю увидеть неряшливого раба, как и грязную лошадь». И вдруг откуда-то из непросматриваемых уголков Боспорского царства появляется такой отличный бегун, молодой сатавк, сеятель золотого скифского хлеба, вид которого свидетельствует не о простой нищете, а о ее крайней степени, приближающей человека к уровню самых низших животных. Тщательно замалчиваемая и прикрываемая красивыми фразами правда о том, как живет под боспорской короной угнетенный народ, вылезла на свет дневной, как шило из мешка. И этим типом оказался вот этот парень.
Все это мелькнуло в голове старой царицы, и она, не переставая улыбаться, приказала найти хозяина или родственника победителя.
– Он получит венок, этот бегун, – определила она, – ибо он победил и никто не вправе отнять его награду! Да!.. Но я хочу спросить его родителей – почему он такой неряха?
Патлатый юноша не замечал своей непредставительной внешности. Он, в конце концов, выглядел так же, как и большинство в их деревне. Но он не мог оторваться от созерцания ослепительно красивых, как ему казалось, людей-божеств, одетых в невиданные одежды. Они имеют белые лица и удивительные руки – тонкие, нежно-розовые, какие могут быть лишь у бесплотных духов, но не у людей!.. Что можно брать такими руками? Ими нельзя работать в поле, заступ вывалится из них. Такими руками можно прикасаться разве к этим вот блестящим одеждам, которые напоминают небо, и огонь, и весеннюю степь, украшенную цветами, и вечерние закаты, и радугу после дождя…
В широко открытых глазах юного дикаря светилось столько искреннего изумления и простодушного восторга, непосредственности и беззлобия, что старая царица, несмотря на свои опытность и возраст, сочла себя польщенной.
Ей казалось, что юноша смотрит лишь на нее и поражен ее внешностью. Впрочем, она не была далека от истины. Если Камасария была живой богиней маленького боспорского мирка, то юного сатавка следовало признать за самого восторженного ее почитателя.
Царица опять улыбнулась. Ей стало хорошо от гордого сознания своей необыкновенной внешности и умения вселять в таких вот простых людей чувство восхищения.
Следует сказать, что господа вовсе не были безразличны к симпатиям своих рабов, если они проявлялись. Тем более что искренняя преданность и верность со стороны рабов с каждым годом становились все большей редкостью. И, встречая эти чувства, хозяева старались развить их и усилить, даже делали поблажки преданным рабам, хотя милости хозяйские никогда не возвышались до признания за рабом его человеческого достоинства и прав. Но воспитать преданного человека, которого не надо опасаться в часы сна, а может быть, еще и найти в нем защитника в минуту опасности – дело далеко не лишнее для хозяина-рабовладельца.
Появился подслеповатый комарх. Он с перекошенным от страха лицом упал на колени перед двойным троном и с немой мольбой протягивал руки попеременно то к Камасарии, то к царю. Перисад еле преодолел сонную одурь и сейчас с интересом праздного человека наблюдал необычную сцену.
– Ты отец этого хорошего бегуна?
– Нет, великая и мудрая, будь милостива ко мне, рабу твоему… Я старшина деревни, а этот… бунтовщик… никто мне… зовут его Савмак… Он конюх мой и побежал с другими по своей глупости.
– Почему ты назвал его бунтовщиком? – строго сдвинула брови царица. – Чем он провинился?
– Ничем, кроме того, что осмелился выйти на беговой крут. Он порченый, о великая! Порченый с детства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38