– Верю! – отвечал пристыженный Краус и вскоре принял католическую веру.
Как видите, согласно этим назидательным историям, часто бывает достаточно одного лишь доброго слова. Слово может даже бунт предотвратить.
Этому посвящен помещенный в «Доминиканской розе» рассказ «Вовремя сказанное слово». В одном поместье батраки работали за двадцать крейцеров в день. Однажды они поняли, что получают слишком мало, взбунтовались и бросились на владельца поместья.
Тот взмолился к бунтовщикам:
– Люди добрые, не бейте меня! Я вам докажу, что вы введены в заблуждение. Пойдемте на кладбище!
На кладбище он измерил могилу недавно умершего бедного рабочего и сказал:
– Смотрите, люди добрые, длина могилы два с половиной метра. А теперь идите к моему склепу.
Здесь он измерил приготовленный для него гроб.
– Люди добрые,– снова обратился он к рабочим,– мой гроб также длиной в два с половиной метра. Видите, после смерти все мы становимся равными, Идите домой с миром!
Батраки, конечно, послушались, попросили у хозяина прощения и продолжали дальше работать за двадцать крейцеров в день, с надеждой ожидая смерти, которая устранит имущественное неравенство.
Католическая печать так легко разрешает социальный вопрос, что человек просто не может оторваться от этих журналов.
Но невольно приходят на мысль четыре вопроса:
1. Что было бы с человечеством без католической печати?
2. Что из него стало с помощью католической печати?
3. Что могло бы еще с ним стать при помощи католической печати?
4. Что еще наверняка с ним случится при помощи католической печати?
Завершим наши набожные размышления стихотворением князя Гогенлоэ, духовного советника бамбергского епископства:
Простил ты грешницу, разбойника простил, Могу надеяться и я, хоть и достоин наказанья. От кары вечного огня меня избавишь за рыданья.
Когда знакомишься с католическими произведениями – в прозе ли, в стихах ли,– невольно приходит я голову, что всю католическую печать смог бы редактировать семилетний ребенок.

Бунт арестанта Шейбы Бунт арестанта Шейбы. Перевод А. Лешковой.– Газ. «Право лиду», 26 января 1908 года.



Администрация тюрьмы лишила арестанта Шейбу дополнительного кнедлика, который он получал в качестве вознаграждения за то, что выполнял обязанности министранта.
"Необходимо экономить, а ведь кнедлик стоит четыре геллера. Арестант прислуживает во время мессы сто раз в год, что составляет сто кнедликов или четыре кроны. И эти четыре кроны администрация тюрьмы сбережет. Начальник тюрьмы потер руки от удовольствия.
Как этот Шейба вытаращит глаза, когда после мессы узнает, что служил господу богу даром!
Надев мундир, начальник тюрьмы отправился в часовню, где уже ждали заключенные. Некоторые из них с наслаждением мусолили найденные по дороге в часовню окурки, радуясь, что они шли в костел не напрасно. Один из арестантов, отбывающий пожизненное заключение, неотрывно смотрел на солнце, лучи которого проникали через окна часовни.
Он ходит сюда уже пятнадцать лет и, когда солнце не светит, дремлет стоя. Лучи солнца обладают для него притягательной силой. Он всматривается в них в течение всей проповеди, всей мессы, не слыша, что происходит, механически опускаясь на колени, крестясь, он видит только солнечные лучи. Они проникают с воли– в этом их притягательная сила. Другие заключенные пялились на ангела-хранителя, измалеванного на потолке. Ангел выцвел от времени, местами потемнел от грязи, поэтому казался похожим на главного надзирателя из столярной мастерской. Одну руку, толстую, как нога, этот неудачливый ангел протягивал к первым рядам, где стояли малолетние заключенные.
Большинство из них ехидно ухмылялось, глядя на своего надзирателя, из кармана которого выглядывала бутылка рома.
После ночного дежурства надзиратель находился приподнятом настроении. Все ждали, когда он фальшиво запоет: «Боже, пред твоим величием...»
Неподалеку от них стоял повар, седой арестант. Он сидит уже шестой год и радует глаз своей толщиной. Надзиратель, приглядывающий за кухней, тоже весьма упитан, но повар наверняка превзойдет его, не отсидев еще свои десять лет. Надзиратель из кухни стоит рядом с поваром, и оба зевают. Скорее бы началась проповедь, скорее бы закончилась месса.
Для них присутствие в часовне – самое неприятное время за всю неделю. Опускайся то и дело на колени, а поднимать тяжеленное брюхо – сплошное мучение.
В толпе пожилых заключенных раздалось рыдание. Все повернулись. Опять старый Кутина притворяется, будто плачет? Ограбил почтовую казну на двадцать тысяч, а теперь жалуется, что его, дескать, совесть грызет и жалко ему министра торговли.
Заключенным смешно, но они сохраняют серьезность, стараясь не показать, что Кутина ломает комедию.
Вот будет потеха, если во время проповеди тюремный капеллан, как в прошлый раз, начнет указывать на Кутину рукой и провозглашать громовым голосом: «С него берите пример. Он раскаивается в своих поступках. Он знает, что кара господня неотвратима и всех грешников, упорствующих в своих заблуждениях, ждет тяжкое наказание. Он плачет, понимая, что лишь искреннее раскаяние откроет врата небесные. Господь милосерд».
По просьбе капеллана Кутике стали давать больничный паек. Он платит за это новыми рыданиями, полагая, что вот-вот начнется проповедь.
Начальник тюрьмы смотрит на часы. Сегодня капеллан опаздывает на десять минут, а ведь вчера за картами начальник просил его: «Не запаздывайте с проповедью, вы же знаете, что в десять я должен быть в нашем винном погребке».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63