– Цыган играет,– сказал Капошфальви.– Не позвать ли его, чтобы он сыграл нам?
– Конечно,– заплетающимся языком ответил Берталани,– эгерскому вину под стать цыганская музыка.
– Гужа,– приказал Мортолаи,– позови этого цыгана.
Гужа убежала. Голос скрипки под окнами дома зазвучал громко, ликующе, потом протяжно зарыдал – и стал удаляться, напоминая в тишине наступающего вечера крики больших болотных птиц. Прошло четверть часа – Гужа не появлялась, хотя вся компания, не исключая и хозяина, который тоже был навеселе, кричала: «Эй, Гужа!»
Не дозвавшись ее и в следующие полчаса, господа начали волноваться. Их тревога возросла, когда в комнату без стука, ворвался приказчик.
– Не извольте гневаться, вельможные господа,– задыхаясь, выпалил он.– Четверть часа назад, возвращаясь из Банока, я встретил у мостика Гужу с Мегешем.
– А кто такой Мегеш? – с трудом выговорил изумленный Капошфальви.
– Мегеш – это цыган и музыкант,– ответил приказчик.– Неделю назад он вернулся из армии, и говорят, что он Гужин милый. Иду это я из Банока – и за Баноком встречаю Гужу с Мегешем. Мегеш несет скрипку. «Куда, Гужа?» – спрашиваю. «Да вот,– отвечает,– хочу побродить по свету со своим женихом».
Не извольте гневаться, высокородные господа,– закончил приказчик, вытирая со лба пот,– я еще весь дрожу, хотя, извините, от цыган всего можно ждать.
Так оно и было. Гужа больше не вернулась.
– Наше дело чести разрешила сама Гужа,– сказал через несколько дней старый Берталани своим соседям, когда они опять сошлись все вместе,– по крайней мере нам не пришлось ссориться с нашим соседом Капошфальви.
– Он очень хороший человек,– заметил Мортолаи, вспомнив эгерское.– Но сдается мне, что об этой цыганской истории он сожалеет больше всех.

Над озером Балатон Над озером Балатон. Перевод В. Мартемьяновой.-Предположительная дата написания – 1905 год. При жизни Гашека рассказ не печатался. Сохранился в рукописи у друга Гашека Карела Марека.
Вдова Марека, умершего в 1945 году по возвращении из фашистского концлагеря, передала рукопись известному собирателю материалов о Гашеке и издателю его произведений Здене Анчику, который напечатал его в газете «Литерарни новины» 16 августа 1952 года.



(Венгерский очерк)
В тот полдень Болл Янош сидел перед своим домом на веранде, сооруженной по местному обычаю наподобие портика, который примыкает прямо к дому и предоставляет убежище от палящих лучей солнца.
Вид на окрестности был отсюда прекрасный. Зеленели и отливали голубизной пологие склоны, покрытые виноградниками. Среди густой, непроглядной зелени, сползавшей вниз, в долину, там и сям проступали синеватые пятна: в этих местах виноградники были обрызганы раствором, предохраняющим виноград от вредителей.
Отсюда все можно было обозреть: виноградники, сторожки, крытые соломой, полосы кукурузных полей и совсем далеко – луга, откуда доносился приглушенный звон колокольчиков, и слышалось мычание коров.
А за лугами раскинулась безбрежная гладь озера Балатон, или, как гордо его называют здесь, «Magyar tenger» – «Венгерского моря». У этого моря зеленые неспокойные воды, сливающиеся на горизонте с небом, в синеву которого поднимаются круги дыма всякий раз, когда где-то в отдалении пароход бороздит водную гладь, простирающуюся отсюда на сто двадцать километров до самого Веспрема. Да, это был край «Magyar tenger» – с его вином, бурями и легендами о русалках, что вечерами увлекают рыбаков в глубины озера, со старыми сказками о речных вилах, которые похищают мальчиков по ночам, убивают их и оставляют на пороге дома.
Это то самое озеро Балатон, откуда в тишине ночи слышатся таинственные звуки, крики и плач детей водяных, которые с незапамятных времен целыми семьями живут в водных пучинах. Им, должно быть, несть числа, потому что в Бодафале, Медесфале, Олвашфале, в Олме и во многих других деревнях, разбросанных по берегу озера, вдруг объявляются древние седые старики с длинными бородами. Им, наверное, сотни и сотни лет, потому что о них рассказывали уже деды дедов, прапрадеды теперешних обитателей этих краев.
Однако Болл Янош вовсе не любовался красотой пейзажа. Он сидел на стуле, завернувшись в полушубок, хотя день был необычайно жаркий. На столике перед ним лежали часы. Лицо его было хмурым.
– Что-то долго не трясет,– проворчал он, взглянув на часы,– обычно в пять меня уже бьет лихорадка, а сегодня, ишь, окаянная, опоздала. В шесть заявится окружной судья, а меня еще не отпустит.– Озабоченный Болл угрюмо наблюдал за часовой стрелкой. «Ну, слава богу,– вздохнул он в четверть шестого,– забирает».
Болл Янош начал стучать зубами. Стук был такой громкий, что прибежал батрак спросить, не желает ли чего хозяин.
– Те szamar vagy – ты, осел,– выдавил из себя Болл,– принеси подушку и закутай мне ноги.
Когда ноги были закутаны, Болл, дрожа всем телом, принялся разглядывать окрестности.
В голове шумело, бил озноб, и все вокруг, как Боллу казалось, было окрашено в желтый цвет. Виноградники, кукуруза, сторожки, луга, озеро, горизонт... Это были самые страшные минуты приступа. Он хотел сказать батраку, что ему очень худо, и не смог вымолвить ни слова. Но вот желтая краска постепенно исчезла, и все сделалось фиолетовым.
Теперь Болл уже мог, стуча зубами, произнести: «О, страсти господни!»
А когда он объявил: «Ну, слава богу, кажется, скоро конец»,– все предстало перед ним в своем естественном свете. Голубой небосвод, зеленые и синеватые виноградники, желтеющие луга и изумрудное озеро.
Когда же он приказал батраку: «Забери подушку, сними полушубок и принеси трубку»,– то почувствовал, как греет солнце и как пот выступает у него на лбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63