Но ведь работает какой-то временной фильтр? Ведь то, что
являлось фольклором даже для поколения наших дедов, уже не воспринимает
ся нами ни на интуитивном уровне, ни в считывании образов, ни в поведенчес
кой даже структуре. То есть это либо присвоено, либо ушло навсегда.
Вот есть такой феномен разрушения фольклорного материала или всё-таки э
то трансформация?
К.Б. Здесь, в принципе, две проблемы. Здесь есть проблема именно
разрушения фольклора. Предположим, мы его постулируем как таковой. Ясно,
что сегодня какие-нибудь болельщики «Зенита» и «Спартака» говорят одно
, а с прекращением «Зенита» и «Спартака» они этого говорить не будут. Это э
лементарная ситуация.
А есть ещё и совсем другая вещь то, на чём мы настаиваем. Что само-то отноше
ние к фольклорному объекту, оно тоже в той или иной степени фольклоризов
ано всегда. Ну вот, например, в этом смысле можно говорить о «фольклоре нау
ки», в конце концов. Вот столь памятная ещё недавно, особенно для людей наш
его поколения, модная в своё время концепция мирового древа. Или там все э
ти бинарные оппозиции, восходящие к Леви-Стросу. И т.д., и т.д. Борьба громов
ержца со Змеем, то о чём так много писали наши влиятельнейшие, авторитетн
ейшие люди. Совершенно невозможно было в 70-е годы оценить эти концепции. А
может быть, и можно было оценить, не знаю. Во всяком случае, я таких оценок н
е видел до 90-х годов, когда вдруг оказалось, что сам этот научный нарратив,
который требовал, скажем, за огромным массивом культурной информации ви
деть какую-то одну метафору, будь-то мировое древо или ещё что-то, в какой-
то степени сама эта модель инверсивна таким вполне тоталитарным навязч
ивостям идеологии. Это определённая редукция какой-то одной объяснител
ьной модели к установлению каких-то значений, которые не допускают свои
х вариаций. Исследователи выступают в роли такого господа Бога, который
как бы парит над всем этим культурным материалом, он говорит, вот сейчас т
ак, а было так. И это может быть сведено к тому-то.
Ещё одним новшеством современной ситуации в фольклористике является т
о, что мы не постулируем этих предельных значений. В этом смысле всё разру
шается. Но хорошо говорить об этой ситуации описания и разрушения для се
годняшнего момента, для того момента, когда я нечто описываю. В этом смысл
е и я в той или иной степени участник не только деконструирования фолькл
орного объекта, но и его конструирования, естественно.
Во всяком случае, так мне видится, потому что традиционные языки описани
я фольклорного объекта совершенно не нуждаются в проговаривании собст
венной позиции. Там всегда есть метапозиция исследователя. Он вынесен за
скобки этого описания. Сейчас ситуация предельно усложнена. Например, о
писание персонального нарратива, о котором упомянул Саша, это ситуация п
редельно сложная. Потому что в данном случае ситуация выглядит абсолютн
о шизофренической. Чтобы описать персональный нарратив, я должен уметь п
осмотреть на себя как не на себя, то есть происходит какое-то странное раз
двоение личности.
А.П. Чем ближе мы приближаем фольклорный объект к себе, тем сло
жнее становится исключать свою позицию из описания, то есть всё равно мы
вносим постоянно какие-то свои взгляды, свои представления. Это неизбеж
но. А для традиционной фольклористики, да, есть вот фольклор, он когда-то б
ыл, теперь он разрушается и так далее. Мы должны его схватить, сохранить, п
рисвоить и т.д.
К.Б. Эта ситуация присвоения, она же тоже очень характерна. Что,
собственно, мы присваиваем из прошлого? Откуда появились эти казачки, ра
списные рубашки и ещё что-то, чего, глядя на этнографические материалы, мы
часто вообще не видим в том же XIX веке? Откуда это происходит? Вот эта ситуа
ция присвоения в какой-то степени важна и для нас, как для исследователей
. Во всяком случае, именно так выстраивается сфера русского фольклора, я и
мею в виду хрестоматию, учебники и т.д. Мы слишком привыкли, и с этими привы
чками расстаться крайне сложно, что это позиционирование русской культ
уры осуществляется с оглядкой на выбранные исследователями уже какие-т
о вещи, которые сегодня мы называем хрестоматийными.
Ну и тут есть такой интересный момент, который меня, во всяком случае, очен
ь интересует. Ведь само слово «фольклор», связано с термином «народ». Но в
едь термин «народ» тоже как-то сконструирован. Не совсем понятно, что ест
ь народ. Народ Ц это что? Все мы или это кто-то, на кого можно показать паль
цем? Есть странное ощущение, что когда мы говорим о русском фольклоре в та
ком традиционном смысле, этот «народ» постоянно от нас ускользает. Мы ни
когда не можем понять, а кто собственно был вот этим носителем? Если же мы
можем показать на носителя пальцем, оказывается, что он сам уже некоторы
й объект фольклора, но никак не исследователь. То есть ситуация довольно
парадоксальная. Сейчас каждый из нас является носителем фольклора и воз
можным исследователем фольклора. Тут, наверное, просто самое важное орие
нтироваться на какую-то уже сложившуюся парадигму изучения.
А.П. Это, конечно, немножко шизофреническая ситуация. Но с ней п
риходится мириться; это лучше, чем конструирование, действительно, совер
шенно виртуального «народа», «народного творчества» и так далее. Это, на
самом деле, хорошо видно даже не на более или менее аутентичных фольклор
ных текстах, хотя их аутентичность всегда проблематична, но на фальсифик
ациях, фольклорных фальсификациях. Например, это очень хорошо видно в со
ветское время, для ситуации 20-х, и, прежде всего, 30-х годов, когда под руковод
ством, собственно, специалистов-фольклористов создаются крестьянами, с
казителями так называемые новины, то есть это былины о Ленине, о Сталине, о
Чапаеве, о Папанине, о Метрострое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89