Лева отдал ей весь запас своего воздуха без остатка, да и было того воздуха, может, всего литра два, но главным оказалось совсем не это, а то, что Лилечкин черный страх улетучился. Теперь она была не одна, рядом находился еще один человек: живой, теплый, сильный, сообразительный, а главное – готовый защитить ее от любой напасти.
Страх ушел, а жажда жизни осталась. Тут уж за дело пора было браться бдолаху. Не разнимая объятий, они не выбрались, а буквально вылетели на берег, едва не сбив при этом Смыкова, в целях опорожнения ушей от воды прыгавшего на одной ноге.
– Лихо вы, граждане водолазы! – похвалил их Зяблик, все еще остававшийся на воде. – Вам бы в свое время за сборную общества «Водник» выступать. В подводном беге с препятствиями.
Он и не заметил заминку, случившуюся с Лилечкой и Цыпфом на дне.
А на другом берегу к заплыву готовились Артем и Верка. Он и сапог снимать не стал, только перевесил сумку с остатками бдолаха с пояса на шею. Она же скинула с себя абсолютно все и, связывая одежду в узел, который, по примеру Смыкова, собиралась пристроить на голове, извиняющимся тоном сказала:
– Боюсь, как бы не полиняло барахлишко. Как я тогда перед местными женихами выглядеть буду…
Эта маленькая победа окрылила всю ватагу, а в особенности тех, кто напробовался бдолаха. Обычно молчаливый Толгай, мешая слова родного языка с русским и пиджином, горячо и во всех подробностях описывал жуткие перипетии своей подводной прогулки: как боязно ему было поначалу одному на дне реки, где, по рассказам шаманов, должен обитать многоногий и многорукий злой дух Чотгор, и как он потом изрубил саблей этого духа, посмевшего высунуться из логова.
– Борын… морда, значит, вот такой! – он широко раскинул руки. – Усы еще больше… Явыз… Злой… Страшный…
– Сильно злой? – рассеянно поинтересовался Смыков.
– Сильно! Как пьяный Зябля.
Сам Зяблик в этот момент пытался разжечь костер, сложенный из сырых сучьев какого-то райского кустарника. Был он в этом деле общепризнанным корифеем (на лагерном лесоповале и не такому можно научиться), но нынче его безотказная зажигалка, еще в Отчине заправленная самогоном-первачом, давала осечку за осечкой. Искры от кремня сыпались исправно, но фитиль зажигаться не хотел. Зяблик остервенело тряс зажигалку, обнюхивал ее со всех сторон и громко материл неизвестного злоумышленника, подменившего самогон водой.
– Сам, наверное, и выжрал, а теперь виноватых ищешь, – сказала продрогшая Верка, ошивавшаяся рядом в тщетном ожидании тепла.
Не стесняясь ни ветхого вафельного полотенца, составлявшего весь ее наряд, ни своей мальчишеской груди, ни безобразного ножевого шрама под пупком, она для сугрева принялась вытанцовывать что-то, напоминающее канкан.
Оглянувшись на подружку, Лилечка тоже поборола стыд и, стянув мокрое платье, принялась с помощью Цыпфа выкручивать его. При этом она беспричинно улыбалась налево и направо. На девушку сейчас было любо-дорого глянуть: щеки разрумянились, глаза сияют, высокая грудь вздымается как бы в предчувствии счастья, пышные формы вовсе не портят фигуры, а, наоборот, придают ей особую пикантность. Не то это бдолах продолжал действовать, не то она внезапно влюбилась.
Последнее предположение косвенно подтвердилось, когда Лилечка в сопровождении Левы отправилась в чащу кустарника, дабы развесить там для просушки свою одежду.
Многозначительно глядя им вслед, Верка сказала:
– Какой же рай без Адама и Евы!
– Подожди, вот скоро змей поганый приползет, – мрачно предрек Зяблик, расстроенный отказом зажигалки.
– Сплюнь через левое плечо.
Лева и Лилечка тем временем выбирали куст, наиболее удобный для такого ответственного дела, как просушка платья. Эти поиски постепенно уводили их все дальше и дальше от реки.
– Спасибо тебе, – вдруг сказала Лилечка.
– За что? – Лева остановился, словно к месту прирос.
– Ведь ты же спас меня!
– Разве? – в голосе Левы звучало опасливое удивление.
– А то нет! Ты же мне свой воздух отдал.
– Я сам испугался тогда, – честно признался Лева. – Если бы ты захлебнулась, я бы тоже спасаться не стал. Не знаю даже, как это получилось… Я не нарочно… Я только поцеловать тебя хотел… На прощание… Воздух перетек сам собой. По принципу сообщающихся сосудов. – Он опустил глаза.
– Ты бы хоть раз соврал, – вздохнула Лилечка. – А впрочем, какая разница… Главное, что мы живы. Но я как порядочная девушка просто обязана вернуть тебе поцелуй.
– Прощальный?
– Ну почему же! Пусть он будет… как бы это лучше сказать… обещающим, что ли…
– Залогом будущих встреч? – просиял Лева.
– Вот-вот! Господи, откуда ты только слова такие знаешь.
– Тогда я согласен… Давай, возвращай! – Лева быстро снял очки и пригладил растрепавшиеся после купания волосы.
– Что значит – давай? – возмутилась Лилечка. – Так с девушками не разговаривают. Ну-ка вспомни что-нибудь соответствующее моменту.
– Сейчас… э-э-э… – Лева опять нацепил очки, в которых ему всегда лучше думалось. -
Даруй поцелуй мне, принцесса.
И пусть я от счастья умру,
волшебное это мгновение
жизнь скрасит в загробном миру…
– Все-все-все! Молодец! – Лилечка захлопала в ладоши. – Только про загробный мир больше не надо… Ты это сам придумал?
– Нет. Стихи принадлежат одному малоизвестному кастильскому менестрелю. Но перевод мой.
– Ах, жалко, я ничего такого наизусть не знаю, – опечалилась Лилечка.
– Тебе это и не нужно… Воспевать страстную любовь – дело мужчин. А женское дело – страстно любить.
– Ага! Хочешь сказать, что курицам не положено кукарекать? – возразила скорая на обиду Лилечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25