– Ну, голуби, как наш профессор? – осведомился он, с хрустом жуя капустный лист.
– Умер, товарищ майор! – доложил Гусев, вытягиваясь в струнку.
– Как умер? – перестал жевать Крячко. – Не понял!
– Это я виноват, товарищ майор! – всем своим видом Волкогонов выражал покаяние. – Недоглядел.
– Вы что, охренели? – взвился начальник. – Мне этого Переплута поручил сам Ежов!
– Виноваты, товарищ майор! – хором воскликнули следователи.
– Идиоты! Никто обратного и не утверждает. Отчего он умер?
Запинаясь и спотыкаясь на каждом слове, Волкогонов пояснил, что подследственный внезапно, во время допроса, прыгнул на него, выхватил револьвер из кобуры, а затем пустил себе пулю в лоб.
Майор покачал головой, затем вынул из нагрудного кармана носовой платок и, протерев рукоятку револьвера, вложил его затем в руку покойника.
– Доигрались, козлы, в русскую рулетку. По совести, нужно было бы сейчас вас обоих заставить в нее сыграть. Короче, засранцы! Ты, Гусь, сегодня вечером уезжаешь в командировку, а ты, Коля, завтра утром. Первый на полгода, второй – на год.
– Куда? – синхронно выдохнули чекисты.
– Гусев – в Мезень, а ты – в Якутск. Попробую прикрыть ваши никчемные жопы, пока Николай Иванович не решил, что имела место тщательно спланированная акция, и не отнес вас к сторонникам Льва Давидовича. Эх вы, раздолбаи!
Гусева через месяц найдут на Кокушинском берегу с размозженным затылком, а лейтенант Волкогонов пропадет без вести по дороге из Якутска в Вилюйск. Крячко выпьет за каждого по сто пятьдесят граммов «Двина» и опасливо перекрестится, чтобы не дай бог кто увидел...


Старая песня о главном

Майор Малинин собирался на пенсию. Голова после тщательного недельного празднования пятидесятилетнего юбилея гудела привычным рассеянно-коматозным гулом. Он сидел в своей каморке на главном вещевом складе, отгороженной от ангара арочного типа бутафорской стеной в полкирпича, и пытливо вглядывался в зеркало. Где-то внизу, посередине двухтумбового письменного стола «под дерево» испускал инфракрасные лучи искусственный калорифер – жуткого вида устройство, представляющее собой силикатный блок с намотанной на него нихромовой спиралью.
Перед Анатолием Алексеевичем на обшарпанной столешнице, помимо стопки накладных и реестров, лежал перекидной календарь. Он был раскрыт на листке с надписью 31 августа. Чуть ниже майорской рукой было начертано свинцовым карандашом «ДМБ».
Майор горестно вздохнул и подвинул к себе телефон. Сняв трубку, он оттопырил когтистый палец и набрал пять цифр.
– Клим? – Из телефона послышался утвердительный клекот. – Как здоровьечко? Че сразу нах... у себя. Есть. Залетай, по случаю такому не грех и поправиться! Жду!
Малинин буквально полгода тому назад обнаружил в одном из потайных уголков своего необъятного склада несколько ящиков табака и с тех пор жил буквально на иголках. Первым делом он, естественно, доложил о таком подарке судьбы Норвегову, но получил неожиданный приказ: зелье уничтожить, об исполнении доложить. Недавно возведенный в генеральский чин советом из правителей нескольких стран, Константин Константинович понимал, что он не Христос. Шести ящиков табака надолго не хватит, а Американский континент в этом мире отсутствовал однозначно. Группу островов, разделяющих два крупнейших океана планеты, обследовать никто не собирался.
Об уничтожении ящиков Малинин, конечно же, доложил, но содержимое их припрятал. Заядлый когда-то курильщик, он не решился употреблять никоциану традиционным для европейцев способом, а попросту стал жевать прессованный табак. После каждой «процедуры» рот приходилось умащивать мятным маслом и долго жевать дефицитный мускатный орех. Орех завозился с Индостана и был редкостью не меньшей, нежели табак, зато после него отшибало все запахи: табака, спиртного, нечищеных зубов и больной печени.
Сразу после разговора майор бросил себе в пасть горсть дробленого муската и спрятал в потайное место плевательницу. Он знал, что старший прапорщик Климов никогда не задерживается, если его зовут на сто граммов. Даже встречавшимся начальнику штаба и самому командиру он присягал, что спешит в дальний сортир, ибо не хочет портить атмосферу в штабном. Анатолий Алексеевич оказался прав. Дверь в ангар тихонько открылась, Клим моментально переместился к каморке Малинина и через мгновение уже сидел на стуле напротив.
Настольная лампа с разбитым абажуром осветила его блондинистую рожу с пышными русыми усами. Он пошевелил горбатым носом.
– Странное дело! – Голос у Клима был пронзительно-нагловатый, словно у городского гаера, приехавшего на лето к бабке.
– Чего? – не понял майор.
Клим еще раз принюхался.
– Да нет! – наконец сказал он, достал из нагрудного кармана платок и вытер испарину. – С такого запоя – сплошные глюки. На все. На слух. На зрение. Даже на запах! Представляешь, Толян, почудился запах табака!
– Объективная реальность – это бред, вызванный отсутствием в крови алкоголя! – напряг мозги Малинин. – Я лично, когда перепью, из всех запахов различаю отчетливо лишь аромат томатного рассола.
– Ты меня выпить звал или...
Натренированной рукой Малинин отворил дверцу в левой тумбе стола, достал оттуда обгрызенный граненый шкалик, корку давно засохшего сыра и небольшой графинчик граммов на триста. Плеснув в стакан на полтора пальца темно-коричневой жидкости, жестом пригласил Клима начинать процесс опохмелки.
Тот не заставил повторять дважды и выплеснул содержимое стакана себе в рот. Понюхал сырную корку, а затем откинулся на спинку стула и прикрыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111