На этой высокой ноте я вернулся в пансион и лишь совсем чуть-чуть расстроился, когда добрейшая фрау сообщила, что Харриет ещё не звонила. Ведь моя любимая говорила, что она, возможно, будет занята почти весь день. Призвав на помощь терпение, я вяло запихнул в себя обед, состоящий из свиной ножки с квашеной капустой и клёцками. Репертуар фрау Грундман не отличался разнообразием, но готовила она превосходно и никогда не скупилась на добавку. В это время в пансионе гостила ещё только одна пара. Японцы. И всё же после еды я задержался в столовой, чтобы выпить стакан вишнёвой наливки и перекинуться парой дружеских слов с соседями. Похоже, обитатели далёких островов к моим усилиям отнеслись благожелательно, даже если они и не поняли ни слова. Жаль, ибо я рассказывал про мою единственную дочь, что проживает в Читтертон-Феллс, очаровательной английской деревушке. Я даже выразил надежду, что милые японцы непременно нанесут ей продолжительный визит, если случайно окажутся в тех краях.
К себе в комнату я вернулся немного приободрившимся. Но по мере того как сумерки сменялись ночной мглой, на сердце становилось всё тяжелее. Возможно, часть ответственности за это лежит на клёцках. Но как же я томился без Харриет! От напряжённого ожидания телефонного звонка у меня заболели уши. В конце концов я погрузился в беспокойный сон, однако каждые два часа подпрыгивал на кровати, уверенный, что рядом надрывается телефон, но всё было тихо и спокойно, как в могиле.
И вот наступил рассвет, а с ним возродилась и надежда. Я сказал себе, что веду себя как последний глупец. Должно быть, Харриет вернулась в Летцинн очень поздно и постеснялась тревожить меня в неурочный час. Скоро она будет рядом со мной, услаждая мой слух подробностями вчерашнего дня. А когда наступило позднее утро и Харриет так и не появилась, я убедил себя, что она ещё спит.
После полудня я принялся беспокойно расхаживать по комнате. К вечеру же находился в таком смятении, что ругался последними словами на платяной шкаф и не мог даже думать о еде, хотя фрау Грундман умоляла меня отведать кусочек венского шницеля. Проведя бессонную ночь, на следующий день я слёг. Время превратилось в безбрежное море, по которому я плыл в полной безнадёжности, если не считать слабых барахтаний.
Из состояния прострации меня вывел стук в дверь. Но это была моя любезная хозяйка, а вовсе не та, которую я мечтал вновь сжать в своих объятиях.
– Так не пойдёт, герр Саймонс. – Фрау Грундман стояла надо мной, со слезами на глазах. – Вам надо взять себя в руки, опустить ноги на пол и надеть брюки. А затем вы отправитесь в Летцинн, найдёте Глатцерштрассе и повидаетесь с теми людьми, у которых живёт ваша подруга.
– Я там никогда не был. Эти люди любят уединение, и Харриет считала своим долго не нарушать их покой.
– Значит, будете ходить взад вперёд по этой улице, пока не найдёте нужный дом.
– У меня была такая мысль. Но на это может уйти несколько дней. Как я понял, Глатцерштрассе очень длинная, а Харриет ни разу не упоминала номера дома.
– И потому вы останетесь здесь и будете смотреть в потолок?
Я уже готов был согласиться, что в её словах есть смысл, когда зазвонил телефон и фрау Грундман засеменила вниз к старомодному аппарату в холле. Сердце моё вновь забилось, на сей раз в ритме звонков. Наверное, это дочь хозяйки, сказал я себе. Или кто-то интересуется ценами на комнаты. Несмотря на эти разумные объяснения, я приподнялся на подушках и даже спустил одну ногу с кровати, когда в дверях снова возникла фрау Грундман.
– Герр Саймонс! – Она не могла унять одышки.
– Да, фрау Грундман? – это всё, что я смог выдавить.
– Звонили от герра Фелькеля.
Я словно окаменел.
– Герр Фелькель просит вас немедленно приехать. Глатцерштрассе, 84. У него был очень расстроенный голос.
– Что он ещё сказал?! – Я откинул одеяло, и фрау Грундман, стыдливо отведя взгляд, попятилась к двери. – Он что-нибудь сказал о Харриет?
– Ничего. Он даже не произнёс её имени.
В горле у меня забулькало сдавленное рыдание.
– Одевайтесь, герр Саймонс. Всё обернётся к лучшему, вот увидите.
– Да, – прошептал я потерянно, – да.
Когда дверь за фрау Грундман закрылась, я попытался взять себя в руки и справиться с волнением. Бесконечное ожидание подошло к концу. Возможно, дело обстояло не столь печально, как рисовало моё воспалённое воображение. Я найду Харриет слегка приболевшей, бедняжка простудилась, промокнув под дождём, и слегла. Но она помнит обо мне! А может, всему виной её старая хворь. Что ж, придётся свыкнуться с мыслью, что отныне я буду при ней сиделкой. Харриет не могла умереть, нет!
Плохо помню, как я оделся и покинул владения фрау Грундман. Были ли на мне носки, не говоря уже о шнурках, когда я сел в такси? Не знаю. Я не мог бы описать, куда мы мчались и сколько времени длилась поездка. Очнулся я, лишь очутившись напротив высокого узкого дома с желтовато-белой входной дверью и железным ограждением на уровне подвальных окон. На мой стук появилась какая-то старуха в чёрном одеянии служанки и, не спрашивая, кто я такой, сделала знак войти. Её глаза с тяжёлыми веками были такими же мрачными и отталкивающими, как и холл, в котором мы очутились. Стены, оклеенные обоями тёмно-красного цвета с проблесками позолоты, и резная лестница производили почти гнетущее впечатление, а из тёмного угла выглядывало чучело медведя. Старуха открыла левую дверь, ткнула узловатым пальцем, пробормотала что-то нечленораздельное и исчезла.
Комната выглядела гораздо веселее, чем холл. И всё же у меня перехватило дыхание. Стены были обиты чёрным дубом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86