И какая разница, кто довел это подлое дело до конца. — Диоген в возбуждении влил в себя бокал вина и резко опустился на место.— Про себя говорите, а остальных не впутывайте, — проворчала госпожа Сафо.— Что-то я не понял, дружище Диоген, — пробормотал синьор Данте, -это вы что, признались?A Диоген, как-то неожиданно ссутулившись, тихо прочел:— Отшумев, растаяла в тумане Буря, бушевавшая в стакане,И душа по-прежнему чиста,Трепетно внимающая звуку,Как рука, сжимающая руку.Как к устам прижатые уста.Мы все ищем зыбкую свободу,Все мутим измученную воду,Но за штормом вновь приходит штиль,Оставляя после ураганаМуть на самом донышке стаканаИ в карманах ветер, соль и пыль. — Да, такого поэта съели, — вздохнула дама богемного вида, которую все величали донной Кларой, хотя на донну ее внешность никак не тянула. Кроме разве что больших темных глаз.— Если хотите знать, то стихи покойника, при всех недостатках, куда выше, чем все, что мы, с позволения сказать, пишем! — вновь воспрял Диоген.Выкрикнув это, он опять вскочил и, опрокинув несколько стульев, выбежал вон. x x x Бывший гроза Кислоярских лесов Соловей-разбойник, а ныне просто Петрович, уборщик на конюшне князя Григория, сидел пригорюнившись в своем грязном закутке и сам с собой рассуждал:— Эх, не задалась жизнь! Кем я был — и кем стал. A все по собственной глупости. Хотел-то как лучше, чтобы у богатых отобрать и все поделить по справедливости. A вышло-то черт знает что — полонили наемники Григория и привели прямо в Белую Пущу, будто я невесть какая важная птица, а не душегуб и лиходей. Хорошо хоть князь Григорий определил на конюшню, все лучше, чем в расход…— Эй, Петрович! — оторвал его от горестных раздумий грубый голос старшего конюшенного. — Опять, бездельник, сидишь, а дерьмо не убрано!— Иду, иду! — Петрович вскочил с деревянной чурки, служившей ему стулом. — Ну не дадут покоя старому больному человеку…Однако же, когда Петрович выбежал из своей коморки, то с удивлением увидал, как его грубиян-начальник вежливо раскланивается с каким-то плешивым господином:— Да-да, князь, пожалуйста… A, вот и он сам!Последние слова конюшенного относились явно к Петровичу. Он настороженно глянул на незнакомца:— Чем могу служить?Тот дружелюбно улыбнулся:— Всегда приятно встретить земляка на чужбине!— Кто вы такой? — еще больше забеспокоился Петрович. — И побыстрее, если можно. У меня там навоз неубранный…— Скажите, уважаемый, где мы могли бы поговорить с вами наедине? -еще шире расплылся в улыбке незнакомец.— Где? — призадумался Петрович. — Ну, хоть у меня.— Да уж, неважное жилище для столь достойного лиходея и душегуба, -покачал головой гость, окинув взором скудную обстановку петровичевой коморки. — Я, пожалуй, попрошу князя Григория, чтобы он предоставил вам другое помещение.— Да кто ж вы наконец такой? — не выдержал Петрович. — Прекратите заговаривать мне зубы!— A разве я еще не представился? Князь Длиннорукий.— Градоначальник, что ли?— Бывший, — со вздохом уточнил гость. — Теперь я такой же изгнанник, как и вы, уважаемый Соловей Петрович.— Такой же, да не такой же, — проворчал Петрович. — Вы и вам подобные наживались на страданиях простого люда, а я у вас отбирал награбленное и возвращал взад беднякам! — И Петрович вновь пригорюнился, вспомнив былые лихие денечки.— Ну, это не совсем так… — заметил Длиннорукий, но тут коморку сотряс крик конюшенного:— Эй, Петрович, да где ж ты там?!!— Бегу! — Петрович вновь вскочил с чурки и кинулся на зов. A его гость, цепким взглядом окинув закуток, подошел к стенке, завешанной старой попоной. Откинув ее, Длиннорукий увидел запыленную дверцу примерно с половину человеческого роста. Поддев щепкой замочную скважину, он попытался потянуть дверь на себя, но та не поддавалась.— Ну, это дело поправимое, — пробормотал князь и, поспешно вернув попону на прежнее место, вышел из закутка. x x x Грендель, в отличие от Беовульфа, был не очень высокого роста, стройный. Хотя вернее было бы сказать — он был его полной противоположностью. Когда Василий вошел в убогую хижину, Грендель сидел за скромным столом, устремив затуманенный взор куда-то вдаль и жуя кончик гусиного пера. И уж никак он не укладывался в образ коварного оборотня. Хотя, конечно, что-то в облике Гренделя могло показаться странным — его лицо было вытянуто и обрамлено бакенбардами с пробивающейся в ней сединой, похожей на волчью шерсть.Дубов как-то невнимательно слушал Гренделя, машинально кивал, а про себя размышлял о том, что дело закончилось, собственно, так и не начавшись. Было немного грустно, но что уж тут поделаешь — с такой публикой каши не сваришь. Ну не судьба.— Едва я увидел ее, как в моей душе мгновенно поднялась невиданная доселе буря. Я посвятил этой женщине свои лучшие стихи, — задумчиво вещал тем временем Грендель, даже не обращая внимания, слушает ли его гость или нет. — Я видел чудное виденье… Прекрасно, не правда ли?Дубов, погруженный в свои невеселые мысли, сказал то, что подумал:— Боюсь, что это уже устарело, господин Грендель.Господин Грендель надулся, нахохлился. Вскочил со стула и заметался по хижине, бормоча себе под нос:— Вот и она говорит — устарело… Все говорят — устарело… А какое было вдохновение!Василий не имел никакого желания утешать влюбленного оборотня с душой возвышенной и тонкой. А потому он поднялся с табуретки, вежливо откланялся и удалился из его хижины. Хотя, похоже, хозяин этого даже и не заметил. x x x После обеда король Александр и Надежда Чаликова уединились в королевских покоях, чтобы обсудить дальнейший ход следствия, или, как высокопарно выражался ново-ютландский монарх, установления истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156