— Замечательно! — обрадовался Покровский. — Значит, мой пращур тоже был поэтом. A для любого поэта его стихи — главное сокровище.— Да нет, это, кажется, не его, — покачал головой Василий. — Тут какое-то «Послание барону Покровскому». И Дубов медленно, с трудом разбирая мелкий почерк, зачитал: — Прими сей череп, Савва, онТебе принадлежит по праву.Тебе поведаю, барон,Его готическую славу… — Где-то я это слышала, — покачала головой Чаликова.— A, ну вот, пожалуйста, — Дубов зачитал текст, записанный на первом листе «Послания» другим почерком, круглым и разборчивым: — «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Продал мне это послание за триста рублей, а сам перепосвятил его барону Дельвигу и опубликовал!».— Это что, автограф Александра Сергеевича?! — воскликнул Покровский и бережно, будто дитя, взяв верхний листок, принялся благоговейно его разглядывать.— И, похоже, не единственный, — Дубов отложил «Послание» в сторону и взял следующий листок, исписанный одним пушкинским почерком: — «Любезнейший барон Савва Лукич! Прости великодушно, что сыграл с тобой столь нехорошую шутку. Но в знак слабого утешения прими от меня эту скромную безделицу. Твой вечно должник А.Пушкин». Тут еще и стихи, — добавил Василий Николаевич.— Позвольте мне. — Иван Покровский слегка трясущимися руками взял листок и дрожащим голосом прочел: — Поэт в порыве вдохновеньяСтихи прекрасные творит,Но голос внутренний сомненьяЕму иное говорит:"O чем хлопочете, поэты,Творцы прелестных небылиц?Что ваши оды и сонеты? -Их унесут быстрины ЛетыСтепных резвее кобылиц". — O смолкни, смолкни, дух сомненья,Оставь меня, жестокий глас!Пускай забудутся творенья -Зато минута вдохновеньяДороже вечности для нас! — Так это что — неизданные стихи Пушкина? — воскликнула Чаликова.— A старый барон, выходит, был не таким уж бараном, — как бы про себя проговорила баронесса фон Aчкасофф.— Нет, ну почему же, не только Пушкина, — заметил Дубов, продолжавший перебирать бумаги. — Вот стихотворение Тютчева. — И детектив с выражением зачитал: — В ночи, сквозь ветер и пургу,Сияла свечка на снегу. На небе — ни луны, ни звезд,Лишь свечка озаряла крест. И средь холмов блистал в ночиСвет негасимыя свечи. Светил сквозь тьму тот ясный свет,И ярче света в мире — нет. — Гениально, — развел руками Серапионыч. — Если бы я был поэтом, то только так бы и писал. — Ну и что там еще?Василий извлек из ларца незапечатанный конверт, и на стол выпали несколько исписанных листков, а следом за ними — обломок некогда круглого металлического медальона, украшенного не то восточным узором, не то какими-то непонятными письменами.— Кажется, тут по-немецки, — сказал детектив, имея в виду, разумеется, не медальон, а верхний листок. — Похоже на стихи. А, вот и по-русски. — «Это стихотворение великого Гете мне подарил его друг и сподвижник Эдуард Фридрихович Херклафф, когда гостил в Покровских Воротах в 1829 году. Моей супруге Наталье Кирилловне он преподнес сей медальон, непонятным образом расколовшийся надвое накануне ее бесследного исчезновения…»«Значит, госпожа Хелена не врала, говоря об исчезновении супруги Саввы Лукича, — отметила Чаликова. — Но неужели этот негодяй Херклафф съел и Наталью Кирилловну? А что, с него станется».Василий перевернул листок и прочел: — И всхлюпывают гады на болоте,И жабы мечутся в бузе,И мухомор расцвел к весне,И выполз уж; уж весь в охотеНа головастиков и на ужих,И на своих, и на чужих,Но можно и пиявку;А в тине мечут уж икру -Видать, совсем невмоготу;По головам, по брюхам, в давку. Но аист, страж морали, тут как тутИ по горячим головенкам тюк, тюк, тюк.Мораль и жабе здесь ясна:В икрометаньи тишина нужна! — Недурно, — проговорил Серапионыч. — Похоже на Маяковского.— Помилуйте, доктор, ведь Маяковский жил много позже! — воскликнул инспектор Лиственицын. — Так скорее уж мог бы написать Александр Полежаев…— «Это стихотворение Гете, которое переложил на русский язык мой крепостной толмач и виршеплет Ивашка Хромой», — вместо ответа зачитал Дубов. — «Выполняя последнее пожелание Натальи Кирилловны, я даровал Ивашке и его семье вольную и право в дальнейшем именоваться Покровским, буде он сам того пожелает».Василий переглянулся с Надеждой и незаметно сунул обломок медальона себе в карман. Никто этого даже не заметил, так как все ожидали новых чудес из ларца.— Василий Николаевич, что там еще? — нетерпеливо проговорил доктор.— Лермонтов, — с готовностью откликнулся Василий Николаевич. -Приобретено в 1838 году в счет уплаты карточного долга: — Я умирал вдали друзей,В одном из дальних мест.Был над могилою моейПоставлен белый крест. Стоял один средь бурь и грозНевзрачный холмик мой,И скоро он совсем заросГустою лебедой. И почерневший крест упалПод натиском ветров,И уж никто бы не узнал,Где мой последний кров… Иван Покровский вскочил:— Господа, это… Даже не знаю, что и сказать! Теперь я просто обязан издать все это отдельной книгой, а оригиналы рукописей… Надежда, вы в курсе дела, скажите, где они будут в лучшей сохранности?— В Пушкинском доме, — подсказала Чаликова.— Значит, передадим их в Пушкинский дом, и как можно скорее!— Позвольте! — встала вдруг из кресла баронесса фон Aчкасофф. -Позвольте, господин Покровский, на каком основании вы распоряжаетесь чужой собственностью?— В каком смысле? — удивился господин Покровский. — Эти гениальные творения, как я понял, были совершенно законно приобретены моим предком, бароном Саввой Лукичом Покровским, а я его прямой наследник…— Ерунда! — безапелляционно отрезала баронесса. — Если тут и есть наследник баронов Покровских, то это — я!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156